Ева
Шрифт:
— Вы можете думать обо мне все, что вам будет угодно, — отчеканила она. — Но мои чувства к вам не были решающим фактором при моем решении сопровождать вас. Я солдат, и я не могла ослушаться приказа.
— Можешь не лгать мне! — рявкнул Вейдер, сжимая кулаки, и от напряжения Силы снова заискрились панели. — Я тебя насквозь вижу! Убирайся!
*****************************
Весь день Вейдера лихорадило, и он чувствовал, как только что обретенная им сила утекает, как вода сквозь пальцы. Признание R — 052 взволновало его, и он не находил себе места.
Чтобы
Нет, Вейдер не думал о влюбленной в него девочке, и ни единой минуты он не размышлял о ее любви к нему.
Но ее живое и горячее чувство вдруг напомнило Вейдеру о Падме, и он потерял покой.
В его жизни не было и дня, когда бы он не думал о ней, и обычно его мысли были наполнены горечью, стыдом и раскаянием. Так или иначе, а Палпатин не солгал ему, сказав, что Падме убил именно он, Вейдер. Пусть не своей силой, удушив ее, так своим выбором, перейдя на темную сторону и тем разбив ее сердце.
Она часто являлась к нему в его воспоминаниях, плачущая, отчаявшаяся, отступающая от него — там, на Мустафаре.
И ему становилось невыносимо стыдно за свое давнее бахвальство и за то, что он тогда поднял руку на свою любимую женщину.
Признание R — 052 заставило взглянуть на эту сцену, терзающую его все эти годы, по-другому.
Откинувшись на спинку кресла в своей камере медитации, мучительно потирая лоб и слушая, как гудят новые силовые поля, которыми укрывают его отсек, чтобы он больше не смог добраться до R — 052. Глупые предосторожности! Что значит жизнь, если есть страсть? Если он захочет убить ее, сжав ее горло механическими пальцами, он сделает это, пусть даже для этого ему придется сломать все силовые поля, растратить всю свою силу и взорвать в конечном итоге "Небесную крепость".
В его памяти снова и снова вставал горящий Мустафар, и слезы на щеках юной Падме, которую Оби-Ван выставил вперед, словно наживку, на которую Энакин не мог не клюнуть.
Он снова и снова видел себя, молодого, полного сил мальчишку.
В те годы говорили, что он красив. Ореол Избранного витал над ним, и Падме говорила, что любит его.
Однако же, тогда, на Мустафаре, она смотрела на него с ужасом, и потеря демократии для нее была ужаснее, чем потеря его, близкого человека.
Она сделала шаг назад, не в силах поверить, что он погубил ее демократию, эту несуществующую игрушку. Она отреклась от него. Для нее он умер еще тогда, когда Оби-Ван даже еще не ступил на горячую землю Мустафара.
Вейдер глянул на свое отражение в медицинском зеркале; зеркало зрительно увеличивало отражение, и все изъяны его лица были гипертрофированы, и уродливо подчеркнуты.
В зеркале он увидел бледное лицо, обезображенное шрамом. Под сурово сдвинутыми бровями горели яростные глаза, нахмуренный лоб изборожден морщинами, губы жестоко изогнуты. Да уж, не красавец, что и говорить.
И, к тому же, враг.
Любой из членов Совета отдал бы приказ убить его, и любой из солдат Альянса исполнил бы этот приказ, будь у него такая
А R-052? Интересно, смогла бы она убить его, если б ей приказали?
Любовь Падме к Республике пересилила ее любовь к Энакину. Интересно, что сильнее — любовь R-052 к Вейдеру или ее верность Альянсу, которому она присягала и так преданно служит?
Но, несмотря ни на что, женщина все же сделала ему шаг навстречу.
***************************
После попытки Вейдера продавить силовые поля охрана отсека, где он содержался, усилилась. Разумеется, это обстоятельство не могло укрыться от его внимания; теперь силовых полей было столько, что, продавив их, Вейдер точно взорвал бы "Небесную крепость".
"Словно лягушка под железной крышкой" — усмехнулся про себя Вейдер, обнаружив изменения.
Силовые поля гудели постоянно, раздражая ситха, и ему снова пришлось вернуться в свою камеру медитации. Закрывшись там, Вейдер не слышал монотонный гул и был отделен от команды еще больше.
Но в этом был и своеобразный плюс — он был не виден своим тюремщикам.
Однако теперь он оказался в почти полной изоляции.
R-052 теперь не интересовалась его пожеланиями — все равно на все свои предложения она получала отказ, — и завтрак ему приносили, пока он находился в камере медитации.
Тележку с едой оставляли в двух отсеках безопасности от его каюты. В свои апартаменты он закатывал тележку сам.
И алкоголя ему больше не предлагали.
Поначалу он испытывал мрачное удовлетворение от того, что избавился от общества R-052. Ее подчеркнутая вежливость и предупредительность теперь казались ему неискренними. Вейдер думал, что таким образом R-052 пытается завоевать его расположение, и от этой мысли она становилась ему еще противнее.
Люди были с ним вежливы, это правда, притом большую часть его жизни. Но это оттого, что они просто боялись его и хотели выслужиться перед ним, что, впрочем было одним и тем же. И R-052 ничем не лучше их всех. Только у нее немного иная цель, гхм…
К его презрению к R-052 добавилась и толика свежей ненависти.
Своими словами она разбередила его давнюю рану, напомнив о Падме, Мустафаре и о том, что любимая женщина отреклась от него… черт! От этой мысли Вейдер зверел, и его механические кулаки сжимались от ярости.
Что злило его больше, отречение Падме, или же то, что R-052 смогла посеять эту мысль в его голове, Вейдер не знал.
И эти два шага — от него и к нему, — не давали ему покоя, и мучили его больше прежних болезней.
Он метался по камере; он то застывал в своем кресле, откинувшись на его спинку, то раскачивался в нем, и мысли о Падме терзали его.
И была еще одна мысль, скользкая и острая, от которой ему было никак не избавиться; он гнал ее, он не желал, чтобы она появлялась даже на краешке его сознания. Но она снова и снова вползала в его измученный мозг, и ранила его больше всего.
А ведь Падме могла не отступать тогда..?
Она могла пойти с ним.
Она могла помочь ему, когда Оби-Ван бросил его умирать.