Евангелие от Джимми
Шрифт:
— Но почему? Зачем вы это сделали?
— Сейчас объясню. Поначалу мы не очень беспокоились: ваше рождение было государственной тайной, а средняя продолжительность жизни клонов человека так мала, что проблема казалась легкоразрешимой. Достаточно было исчезнуть Плащанице, чтобы связь между вашей кровью и кровью Христа навсегда стала недоказуемой. Отсюда пожар 11 апреля 1997 года.
Мои пальцы сами собой вцепляются в стул.
— Вы хотите сказать, что…
— Температурка! —
Входит молодая медсестра и сует ему в ухо термометр. Побагровев от гнева, он призывает меня в свидетели:
— Всего один часв день я могу соображать — когда очухиваюсь от снотворных и еще не тупею от антибиотиков, так нет же, они нарочно сбивают меня с мысли!
— Температура подскочит, — обреченно констатирует медсестра.
— Плевать! — рявкает он и, выхватив термометр, швыряет его в стену.
— Полноте, монсиньор! Будьте благоразумны или сейчас же ляжете в постель!
Старик мгновенно успокаивается, смотрит на девушку, скривившись в жалкой гримасе.
— Судно, — смущенно просит он слабым голосом.
Сестра, надув щеки, скрывается в ванной. Я встаю, чтобы выйти, но старик растягивает рот в насмешливую ухмылку и щурит глаз, подмигивая.
— Куда его опять задевали? — ворчит девушка, выходя из палаты.
Как только за ней закрывается дверь, кардинал продолжает:
— И что же в результате? Вы выжили, Плащаница уцелела, но надолго ли?
— Неужели вы вправду думаете, что Ватикан поджег Плащаницу?
— Разве я это говорил?
— Мне так показалось.
Он хмурит брови, ищет потерянную нить и говорит, откинув голову:
— Когда я начинал свою карьеру в Риме, Иоанн Павел I пытался в корне перестроить курию, изгнать мафиози, которые держали в руках наш банк, а всех прелатов хотел заставить принять обет бедности, чтобы вернуть их на стезю Христа. Но это не значит, что Ватикан его убил. На то была воля Божья, а исполнила ее мафия.
— К столу! — весело выкрикивает вошедший с подносом санитар.
— Целью пожара было, разумеется, не уничтожить ее, — продолжает кардинал, словно появление жизнерадостного бородача не зафиксировалось в его сознании. — Нет, было вполне достаточно взбаламутить весь мир грозящей святыне опасностью, чтобы убрать ее с глаз долой, ради ее блага, разумеется, надежно спрятать от научных исследований…
— Это я, Джанфранко, ваше высокопреосвященство. Вы не узнаете меня?
— …и позволить СМИ сколько угодно муссировать версию средневековой подделки. Ради этого мы сочли, что будет очень кстати…
— Поднимите-ка подбородок.
Санитар повязывает ему салфетку, уже не раз использованную, в пятнах от яичного
— Это «мы» прошу вас понимать как каноническое множественное число, а не признание в содействии или какой-либо личной причастности…
— Что, ваше высокопреосвященство, рады? Гость у вас? Добрый день, синьор.
Санитар катит кресло к столу, где уже стоит принесенный им поднос. Фабиани выворачивает голову, ловя мой взгляд.
— Мы сочли, что будет очень кстати, если в королевской капелле случится возгорание во время праздника, устроенного в соседнем зале в честь Кофи Аннана, тогдашнего генерального секретаря ООН. Присутствие международной прессы и сил безопасности гарантировало одновременно широкую огласку пожара и его быструю ликвидацию.
— Судно! — объявляет, входя, сестра.
— Мне расхотелось.
Девушка, пожав плечами, убирает посудину в ванную и молча выходит.
— Но играть с огнем опасно: тогда нам пришлось в этом убедиться. Пожара такой силы никто не ожидал: было пять очагов возгорания в разных местах, в то время как официально речь шла всего лишь о коротком замыкании. Целых семь часов пожарные боролись с огнем…
— Начнем с пюре: оно быстрее остывает.
Я жду, пока ему засовывают в рот ложку.
— Но, ваше высокопреосвященство, я не могу поверить, что церковь пошла на такое…
Проглотив, он отвечает мне:
— Выслушайте, что я вам скажу, а чему верить, решайте сами: единственный бесспорный факт — что меня держат в доме для умалишенных.
— Что он такое говорит! — фыркает Джанфранко. — Ай-ай-ай, проказник! Это просто дом отдыха…
— Отдыха, черта с два! — ворчит кардинал и тут же давится второй ложкой пюре, которую парень исхитрился засунуть ему в рот.
Кашель, тычки в спину, стакан воды, а я тем временем перевариваю услышанное. Наконец стихают замогильные хрипы, и он торопливо продолжает:
— Хвала Господу за Его страшную насмешку! Пожар был гнусным делом рук человеческих ради защиты церкви от натиска науки, а Плащаницу спасло — чудо! Один человек, один-единственный, пожарный Марио Трематоре, будто бы услышал голос из ковчега, со всех сторон окруженного огнем: «Иди, ты сможешь! Что не сокрушить снаряду, ты разобьешь простым молотом!»
— Вы не могли бы подождать в коридоре, синьор, пока он покушает? Не то его будет пучить.
— Не встревайте, Джанфранко! Он останется — или я вообще не буду есть! Трематоре схватил четырехкилограммовый молот и сумел сделать невозможное: за двадцать минут, объятый пламенем, он разбил восемь слоев бронированного стекла, защищавших серебряную раку, и спас из огня Плащаницу!