Евангелие от Крэга
Шрифт:
— Посмотри на меня, Гарпогар: разве я сейчас не счастливая?
— Глупая ты, как утка нетоптаная, — сказал он в сердцах. — Вот ты какая. Да разве знаешь ты, какие лица у девок бывают, когда их в первый раз до восторга поднебесного доведешь? А ты без этого хочешь весь свой век прокуковать…
— Значит, бог твой единый мне такую долю отмерил.
— Тю, скаженные, а они опять о боге! — кожаная дверная занавеска липко шмякнула о приворотное деревце — кувшин у Махиды был полон до краев.
Пряный запах терпкого вина поплыл впереди ее шелестящей юбки.
— Махида… —
— Что? Опять тебе кружала твои? Ох, не доведут они тебя до добра, помяни мое слово… — она поставила кувшин возле постели и полезла в потайной сундучок. — И каким местом думал тот, кто тебя обучать замыслил… На!
Она протянула подружке зелененые обручи, и тут ее взгляд скользнул по окаменелому лицу сердечного своего друга, который лежал, стиснув голову руками.
— Да что ты с ним сотворила, злая жисть? — крикнула она, с размаху швыряя кружала об пол; раздался хруст — это одно из колец попало точно по драгоценному камню, венчавшему эфес Харрова меча, и распалось надвое.
— Ладно, хватит с меня заветов, — печально проговорила Мадинька и, не прощаясь, выскользнула вон.
— Споила-одурманила она тебя словесами мудреными, — запричитала хозяйка дома. — Ишь, глаза-то побелели…
— Уйди, а? — просительно промычал он. — Оставь меня на одну ночь, пока я с ума тут не стронулся…
— Как же!
Она плюхнулась рядом с ним на постель, положила его голову себе на колени и принялась гладить по белым его кудрям, не забывая другой рукой наливать одну чашу за другою, и так до тех пор, пока не забылся он тяжело и бездумно.
Наутро, с трудом продрав глаза, первым делом увидел посапывающую рядом Махиду, понял: в ее доме ему хозяином не быть. Значит, надо зарабатывать свой.
С луками да стрелами провозился он много долее, чем ожидал, — руки у него были хоть и искусные, да не про деревянное дело. И на двор к аманту ходить перестал, пока не сварганил три лука: для себя — здоровенный, а для амантовой ребятни — словно как игрушечные. Несколько раз ходил в рощу подалее, пристреливался тупой лучиной. Наконец выбрал три наконечника поплоше и увел на целый день наследников, к делу приспосабливать.
А вот тут он и не ожидал, что они окажутся такими прыткими — может, помогло то, что на кряжистом столетнем стволе нарисовал угольком тупое свинячье рыло, в которое целить было одно удовольствие. Дни летели быстро, как оперенные лебедиными перьями стрелы, и вот наконец Харр заявился к Иддсу с плоским коробом за плечами.
— Куда подаваться надумал? — равнодушно осведомился амант, словно виделись они не далее как вчера.
— Да на ужин к тебе. Стеновой! Позовешь ли?
— Считай, что напросился.
— А ежели я двоих своих сподручных прихвачу?
Иддс поднял бровь:
— Что-то охамел ты, как бирку я на тебя навесил. Ну и кого?
— А наследников твоих.
Вот тут уже амант удивился по-настоящему:
— Вы там что, вместо науки ратной шутки шутили в роще-то?
— Шутки кончились, воин-слав. Зови детишек.
Брат с сестрой вошли степенно, поклонились, точно званые на чужой пир. Сели. К блюдам почти не притрагивались,
— А что, воины мои малые, не потешить ли нам аманта-батюшку, так сказать, на сладкое?
Амант и тут бровью не повел — ждал сдержанно, несуетливо. Харр повел его на ратный двор, а стражей попросил на время убраться из дому. Иддс и тут промолчал. Завл нырнул куда-то в угол, достал припасенное на этот случай чучело. Отставил к супротивной стене. Когда гость начал вытаскивать из короба невиданные на всем Многоступенье луки, амант не выдержал — вытянул шею и подлез Харру под локоть. Тот усмехнулся:
— Ну что, с тридцати шагов сможешь положить недруга?
— Копьем.
— Сам говорил: копье мимо просвищет — и нет его, безоружен ты.
Амант не дурак был, уже понял, что к чему. Сопел на весь двор.
— Ну, теперь гляди! — сказал Харр.
И было аманту на что поглядеть. Три стрелы вошли в травяной мешок, на котором была нарисована усатая рожа; три — где положено быть сердцу, желчи и вздоху. Отступил. На место его встал отрок, старательно прицелился, и из трех стрел две-таки вмазал прямо под намалеванные усы. Уступил боевой рубеж сестренке. Она, правда, на пяток шагов подошла, но, почти не целясь, угодила в глаз — и в бою, и в поединке честном такая рана вывела бы противника из строя, а ежели стрела заговореная или ядом опоеная, то и совсем из жизни. И это ручонкой дитячьей-то!
Харр, усмехаясь, глянул в лицо аманту — слюнки-то не потекли? Пока нет, но были готовы.
— Так, — сказал амант. — Оружье тут оставьте и подите пока прочь.
Наследники, поклонившись, вышли.
— Похвалил бы…
— Успею. Сколь многие знают про это?
Харр молча поднял руку, показав четыре пальца.
— А девка твоя?
— Виноват. Как ладил — видала, а вот для чего, вряд ли догадалась.
— Да коваль, что наконечники мастерил… Понятно теперь, почто они за тобой охотились. Поняли, что дело это оружное, новое. Все тонкости хотели из тебя вытянуть. Вместе с жилами, разумеется.
Рыцарь поежился, вспомнив несчастную мудродейку. От того, что в Серостанье тамошний зверь не синье производил, а серь-серебрень, ему было бы не легче…
Иддс принялся чесать грудь, на которой от носимой почти постоянно дырчатой кольчужки отпечаталась красная сетка.
— Выберешь десяток воинов, у кого рука потверже, а язык покороче, заключил он. — Натаскивать будешь тут же, а за стенами моими — ни-ни. Мастерить будешь так, чтоб я видел, горницу тебе отведут.
— Кстати, о покоях, — обрадовался по-Харрада. — Несподручно мне будет за каждой шалостью из околья сюда бегать.