Евангелие от палача
Шрифт:
— Никто не звонил, Виктор Семеныч. Все тихо…
Величаво, еле заметно, как настоящий вельможа, кивнул ему Абакумов, подтолкнул меня в распахнутую дверь кабинета и милостиво разрешил:
— Садись… Сейчас по рюмцу врежем…
Хороший был кабинетик у Виктора Семеныча. Ведь вначале планировали не кабинет, а зал заседаний. Зал заседаний правления страхового общества «Россия». Ох уж эти беззаботные страховщики! От любых бед, от всяческих напастей обещали защитить. Оплатить, компенсировать. Дом шикарный на Лубянской площади отгрохали, зал для правления воздвигли — загляденье. Дубовые черные балки по деревянному потолку,
Вот только с верховным страховщиком, небесным, забыли посоветоваться, и въехал в зал заседаний правления страхового общества «Россия» Феликс Эдмундович Дзержинский. И пошел страховать!.. А за ним — Менжинский. А за ним — Ягода. Потом — Ежов. А теперь восседает за зеленым столом размером с теннисный корт Виктор Семенович, тоже главный страховщик России. Молодцы-страховщики! И мы ребята не промах! Мы — страховые агенты.
Ох, и нагнали страху на всю страну, всю житуху державы превратили в сплошной страховой случай, скромное страховое общество «Россия» преобразовали во всемогущее Российское Общество Страха. Госстрах. Госбезопасность. Госужас. Одно плоховато: застраховав всех, мы и себя запугали до смерти. Пугая других, сами стоим по горло в ледяной каше ужаса.
И никому и никогда нет отсюда выхода — страховка пожизненная и охватывает все: имущество, волю, членов семей, здоровье и жизнь. Мир не знал такого страхования…
Абакумов достал из серванта черную бутылку без этикетки, разлил по фужерам, коротко приказал:
— Будь!..
И плеснул в себя янтарную влагу. И я не задержался. Похрустел министр станиолевой оберткой шоколада «Серебряный ярлык», откусил прямо от плитки и подвинул мне по столу оставшийся кусок. О неслыханные знаки милости! Что-то серьезное мне предстоит!
— Над чем трудишься? — спросил Абакумов.
— Да есть одна разработочка интересная, товарищ генерал-полковник, — начал я осторожно: мне надо было очень аккуратно прощупать его отношение к делу врачей, пропальпировать его планы. — Человечек некий сигнализирует мне, что евреи наши зашевелились…
Абакумов засмеялся:
— Евреи всегда шевелятся. Профессия у них такая… А чего хотят?
— Пустяков: государственности. Своей республики.
— Так у них же есть?! — удивился Абакумов. — Мы ведь им в Биробиджане нарезали область!
— Говорят они, что очень далеко и очень холодно. Хотят в Крыму…
— Что-о? — рассердился Абакумов.
— В Крыму — вместо выселенных татар. Туда, дескать, можно будет легко собрать всех евреев страны и учредить семнадцаую союзную республику.
— А палкой по жопе они не хотят? — спросил меня Абакумов так грозно, словно ходатаем за создание Еврейской союзной социалистической республики со столицей в Севастополе выступал именно я.
— Наверное, не хотят, — смирно ответил я и добавил: — Но дать крепко придется.
— А кто там да что?..
— Большинство почему-то врачи, медицинские профессора. Несколько литераторов. Какие-то инженеры…
Конечно, я не был ходатаем за создание Еврейской республики. Я был просто создателем этой воображаемой страны. Она мне была нужна как постамент под мой художественный шедевр — заговор врачей с целью убийства Великого Пахана.
Поэтому я велел своему агенту, журналисту-осведомителю Рувиму Заславскому, распространить идею Еврейской республики в
Среди евреев, как это ни удивительно, тоже дурачья немало. И несколько таких еврейских недоумков сразу же купились, увлеклись, размечтались. А увлекшись, помчались, как наскипидаренные, к своему главному фактотуму пред лицом Пахановым Мудрецу Соломоновичу Эренбургу. Ну, а этот смрадюга, меня не дурее, выслушал их, прочитал уже составленное письмо на Высочайшее Паханово Имя и молвил:
— Вы хотите гетто? Вы его получите. Но не в Крыму, а много северо-восточнее…
Но радетелей еврейской государственности не остудил.
— Значит, охота, говоришь, евреям перебраться к теплым морям? — спросил Абакумов и поцокал языком. Зазвонил на столе телефонный аппарат, слоново-белый, с золотым гербом на диске. — Абакумов слушает! — и сразу даже привстал от усердия. — Слушаю, Лаврентий Палыч, слушаю!.. Есть!.. Да, конечно… Так точно!.. Незамедлительно распоряжусь… Слушаюсь… Безусловно, сделаю… Виноват… Люди подводят иногда… Все выполню лично… Есть…
Трубка буркотела, клубилась взрывами кавказского гортанного матюжка, искрилась вспышками верховного гнева Лаврентия. И вдруг Абакумов, не обращая на меня внимания — забыл он обо мне или доверял так? — сказал со слезой:
— Лаврентий Палыч, дорогой, вы же знаете, что эта сука Крутованов каждый мой шаг караулит, крови моей, как ворон, жаждет… На нашу голову его свояк ко мне подсадил…
Помолчал, вслушиваясь в телефонные звуки своего покровителя, сказал:
— Конечно, постараюсь изо всех сил… Слушаюсь… Завтра доложу…
Положил на рычаг трубку, налил дрожащей рукой себе коньяку, обо мне забыл, хлопнул, не закусывая шоколадом «Серебряный ярлык». Я сидел бесшумно. Серой мышью под половицей. Хорошо бы отсюда через щель в паркете вылезти, чтобы забыл обо мне Абакумов. Я услышал нечаянно разговор, которого мне знать не полагалось. Подсмотрел, как две клювастые птицы с герба, высунувшись из-за головы Пахана, гвоздят друг друга. Свояк — это Маленков.
Они с Крутовановым женаты на родных сестрах. Крутованов — умный жилистый пролаза, сидит в кабинете на этом же этаже. Первый заместитель товарища Абакумова. Глаза и уши Маленкова в этом заповеднике, вотчине, бастионе Берии. Смертельная схватка, полуфинал: если Абакумов серьезно ошибется, то на его место сразу же влезет Крутованов. А Маленков, таким образом, подпиливает у Берии ножки стула. Правда, Крутованова перекроет другой бериевский выкормыш — заместитель министра Кобулов. Но Пахан любит Абакумова и доверяет ему больше, чем Кобулову, — опасается азиатского криводушия. И поэтому держит за спиной Кобулова своего земляка Гоглидзе. А Маленков продвигает потихоньку на помощь Крутованову своего бывшего секретаря, а ныне третьего замминистра Судоплатова…