Евангелие от Пилата
Шрифт:
Я наблюдал за теми, кто вливался в нашу группу и кто отказывался присоединяться к нам. Наблюдая за теми, кто был наделен могуществом и кто ценил людей по корыстным соображениям, я обнаружил, что они обладают способностью, которой я был лишен: способностью бить человека по лицу. Когда мытарь терзал семью должников, его собственный интерес позволял ему унижать и топтать других. Я лишен такой способности. Стоя лицом к лицу с человеком, я вижу в нем только человека; я не могу смотреть на него, не ощущая всех тягот его жизни, его высказанных или невысказанных страданий, его надежд, всего, что образует, оживляет и обновляет его черты. Часто, глядя на человека, я вижу больше, чем человека. Я вижу ребенка, каким
Ничто не может сравниться с невинной радостью первых месяцев скитаний. Мы расчищаем путь. Мы изобретаем новый образ жизни. Мы уничтожаем недоверие. Мы можем только давать или принимать. Мы свободны. Мы отправляемся в плавание в открытое море.
В глазах всесильных мы слабые люди. Они оставляют нас в покое, ибо с нами не нужно считаться. Они ошибаются: в одиночку мы можем лишь прятаться от мира; объединившись, мы сможем его преобразить.
Мы продолжали скитаться по дорогам в поисках сокровищ, которые нельзя купить за деньги, и наши скитания привели нас в Назарет.
Я с радостью встретился с матерью, но отказался останавливаться в родном доме. Я продолжал жить под открытым небом среди друзей, получая пищу по доброй воле назаретян и беседуя с каждым..
Мать и братья призвали меня в дом. Младший брат был в ярости.
– Иешуа, ты позоришь нас! Ты покинул отцовскую мастерскую, не предупредив никого, чтобы стать странствующим проповедником. Но ты спишь под открытым небом, ты побираешься в собственной деревне, где все тебя знают, где живем мы, где мы работаем. Что подумают о нас? Образумься!
– Я не буду менять свою жизнь.
– Если ты больше не можешь работать, то по крайней мере можешь есть и спать дома, не так ли? – А мои друзья?
– Вот-вот, поговорим о твоих друзьях. Сборище бродяг, никчемных, бесполезных людей и падших женщин! Таких здесь никогда не было. Лучше будет, если они уйдут.
– С ними уйду и я.
– Ты хочешь окончательно нас унизить?
Брат мой дал мне пощечину. Он сам поразился своей гневной вспышке, и вдруг на лице разъяренного взрослого человека я увидел волнение ребенка, который набедокурил, а теперь спрашивает себя, какого наказания ждать от старшего.
Я подошел ближе и сказал:
– Ударь и по левой щеке.
Его ноздри затрепетали от ярости. Я бросил ему вызов, и он готовился нанести удар, когда я подставил ему левую щеку, показывая, что готов стерпеть его гнев.
Он издал яростный вопль, сжал кулаки и выбежал из комнаты. Остальные братья и сестры принялись поносить меня, словно, подставив вторую щеку, я нанес оскорбление брату, ударившему меня.
А я просто применил на деле знание, почерпнутое в путешествиях в бездонный колодезь: возлюби другого до такой степени, чтобы принять даже его глупость. Ответить насилием на насилие, использовать правило: око за око, зуб за зуб – значит лишь умножить зло, хуже того, Возвести зло в закон. Ответить любовью на насилие – значит погасить насилие, ибо в противном случае перед носом насильника возникает зеркало, в котором отражается его ненавидящее, перекошенное, уродливое лицо. Брат же увидел лицо любви и бежал.
– Замолчите все и оставьте меня наедине с Иешуа.
Они подчинились и оставили меня с матерью. Она бросилась мне на шею и долго плакала. Я нежно обнимал ее, зная, что слезы зачастую предшествуют словам откровения.
– Иешуа, мой Иешуа, я ходила слушать тебя, и меня охватило беспокойство. Я перестала понимать тебя. Ты постоянно говоришь о своем отце, повторяешь его слова, но ты ведь так мало знал его.
– Мама, отец, о котором я говорю, есть Бог. Я спрашиваю его совета, когда уединяюсь для размышлений.
– Но почему ты говоришь «мой отец»?
– Потому что
– Ты говоришь общими словами. Ты даешь общие советы. Ты говоришь, что надо любить всех, но ты хоть любишь свою мать?
– Совсем нетрудно любить тех, кто любит тебя.
– Ответь. Без общих слов! Ответь.
– Да. Я люблю тебя, мама. И сестер, и братьев. Но еще больше надо любить тех, кто нас не любит. Даже врагов.
– Тогда наберись сил, поскольку врагов у тебя будет множество! Ты понимаешь, куда идешь? Какую жизнь уготовил себе?
– Моя жизнь меня не интересует. Меня интересует жизнь вообще. Как с ней быть. Я не хочу жить ради себя и умирать ради себя.
– Как! У тебя нет своей личной мечты?
– Никакой. Я только свидетельствую. Я сообщаю другим то, что нахожу в своих размышлениях.
– Другие! Другие! Подумай вначале о себе! Ты приводишь в отчаяние свою мать. Я хочу, чтобы тебе удалась собственная жизнь!
– Мама, в глубине себя я нахожу не себя.
Она снова заплакала. Но это были уже другие слезы; в них было больше согласия со мной. – Ты сходишь с ума, Иешуа.
– Сегодня у меня есть выбор между путем хорошего безумца и путем плохого плотника. Я предпочитаю быть хорошим безумцем.
Она рассмеялась сквозь рыдания. Слезы матери делали меня уязвимым. И я поспешил покинуть Назарет.
Неприятности начались с моими первыми чудесными исцелениями.
Я не знал, какие из дел моей жизни сохранит будущее, но не хотел, чтобы распространился слух, который уже мешает мне, которым опутаны мои ноги: мне не нужна репутация чудотворца.
Вначале я совершал чудеса, даже не отдавая себе отчета. Взгляд, слово могут лечить. Об этом известно всем, и я не первый целитель на земле Палестины. Я в детстве наблюдал за ритуалом, когда Нафанаил, деревенский целитель, являлся к больным. Надо потратить время, собрать всю энергию и целиком посвятить себя страждущему. Иногда даже впитать в себя его боль. Любой может исцелять, и мне тоже пришлось исцелять. Да, я касался ран, да, я выдерживал наполненный болью взгляд. Да, я проводил ночи у ложа умирающих. Я садился рядом с увечными и пытался руками передать им часть силы, которая кипит внутри меня; я разговаривал с ними, я пытался отыскать выход их страданиям и приглашал их молиться, искать колодезь любви в себе самом. Те, кому это удавалось, чувствовали себя лучше. У других не получалось. Конечно, я видел вставших паралитиков, прозревших слепцов, пошедших обезноженных и хромых, переставших гнить прокаженных, излечившихся от кровотечений женщин, заговоривших немых, очистившихся от демонов безумцев. Именно они остались в памяти. Но были забыты те, кто остался прикованным к ложу, ибо ни я, ни они не сумели добиться результата. У меня нет никакой силы, кроме той, которая обычно помогает распахнуть дверь, ведущую к Богу, в душе каждого человека. И даже эту дверь я не в силах распахнуть в одиночку, мне требуется помощь.
Я был вынужден спрашивать каждого больного: – У тебя есть вера? Спасает только вера. Вскоре все перестали обращать внимания на мой вопрос. В нем видели лишь формальность. Ко мне бросались, как коровы на водопой, ничего вокруг не видя.
– Вы лечите кожные болезни? – А болезненные кровотечения?
Мне задавали вопросы, словно торговцу лекарствами: а у вас есть такой-то товар? Я отвечал:
– У тебя есть вера? Спасает только вера. Тщетно. Меня превращали в кудесника. Мне не
удавалось им объяснить, что чудеса не возникали из ничего, что в них был заложен духовный смысл, что они требовали двойной веры, веры больного и веры целителя. Мне посылали бездельников, неверующих, но, даже при неудаче с девятью пациентами, десятый раздувал мою славу до невиданных размеров.