Евдокия
Шрифт:
– Приехала. Это есть очень неудобно: я покупала у ейного садовника салат, а теперь он не продает.
– Скажите, дорогая Анна Францевна, вы с ней знакомы?
– Когда мой Карльхен был жив, он в палаццо лечил – тогда я тоже была с ними знакома. Но когда они мне фанатисмус показали, тогда я с ними больше не знакома.
– Что, вы говорите, они вам показали?
– Фанатисмус. – Она стала рассказывать, как Карльхен умирал и граф Бонавентура пришел с ксендзом: пусть Карльхен возьмет католицисмус. – Нет, нет! – Он говорил, что хочет перед смертью католицисмус принимать. Теперь он болен есть и не имеет память. Мы должны евонных первых слов выполнять. – Ксендз открыл сумку, фрау
Катерина Александровна встала, попрощалась и с этого дня начала избегать фрау Анны.
3
Канарейка трещала в клетке, собачонка Эльза грелась на подушке у горячей печки, на полу лежали солнечные четырехугольники с тенями фикусовых листьев и легкими тенями кружевных гардин. Анна Ивановна, в красном капоте, жмурясь от солнца, поливала из чайника фикусы. Катерина Александровна прошла мимо окон и позвонила, топая на крыльце ногами, чтобы отряхнуть снег. Анна Ивановна поставила чайник и побежала открыть. У нее была новость, и она торопилась ее рассказать.
Но Катерина Александровна думала о чем-то постороннем и, когда Анна Ивановна, сообщив ей об акцизничихином побеге, рассмеялась и, дернув головой, спросила: – Каковы вегетарьянцы? – она вздохнула совершенно равнодушно и сказала только: – Да, вот к чему ведут эти легкие идеи… Горячо любимая Анна Ивановна, – заговорила она сейчас же о другом, наморщив брови и глядя на стенной ковер с испанкой и двумя играющими на гитарах испанцами: – Мне вот что пришло в голову: о нашей речке. Вы живете здесь дольше, чем я, – скажите, ведь ее название (бессмысленное) – оно испорченное, а происходит от имени святой мученицы Евдокии?
Анна Ивановна пожала плечами, повела бровью и покрутила волоски на бородавке.
– Я восстановлю правильное название, – сказала Катерина Александровна.
Она пошла по узкой улице, поглядывая на маленькие окна с расставленными между рам игрушками – картонными лошадками и глиняными львами, – и, улыбаясь, думала, как одна дама ей скажет: – Я слышала о вашей деятельности – ведь это вы исправили название речки? Удивляюсь, что мы так долго не были знакомы…
Она, не откладывая, зашла к Цыперовичу и заказала десять досок с надписью «река святой Евдокии». На следующий день, после обеда, два мальчишки разгребали на речке снег, Иеретиида тащила вывески, Катерина Александровна несла в мерзнущих руках жестянку от цикория, в которой были гвозди, и молоток, а Дашенька везла на санках небольшую лестницу. Приколотив последнюю доску, Катерина Александровна подула на руки, – улыбаясь, втянула морозного воздуха и, осмотревшись, сказала: – Видите, Дашенька и Иеретиида, эти тоненькие веточки на светлом небе – они как будто вытравлены на серебре тоненькой иголочкой. – Что и говорить, – ответила Дашенька.
Расставшись с ними у мостика, Катерина Александровна зашла к становому. – Поговорим в канцелярии, – сказала она. – Это о деле.
Он зажег лампу на столе с юбилейной клеенкой – в честь трехсотлетия Романовых, и Катерина Александровна, положив перчатки на изображение императрицы Анны, рассказала о своем мероприятии. Становой подумал и сказал, что следовало обратиться предварительно, а теперь, раз дело сделано, – пускай висят. – Покончив с этим, перешли в столовую, где у становихи был заварен чай. Поговорили об акцизничихе – о том, к чему ведут легкие идеи, – и замолчали, задумались, смотря на блюдечки с вареньем. Становой ударил себя по голове. – Да, вот еще новость! Будет лотерея: присылали из палаццо, чтобы разрешить афишу. С душеполезной
– Вот когда! – Катерина Александровна пошла, торжественная и ликующая. Луна, наполовину светлая, наполовину черная, была похожа на пароходное окно, полузадернутое черной занавеской. – Анна, – радостно сказала Катерина Александровна, – та завеса, которою ты от меня закрыта, тоже наполовину уже раздвинулась….
Дома она нашла письмо. Акцизный очень напыщенно писал ей, что так как ее положение в обществе высокое, то она может знать больше других – может быть, знает, где его жена. И дальше – что неправда, будто эта девушка корчмаршина работница: она не работница, а родственница. К письму была приложена открытка для акцизничихи. На ней был нарисован петух и написано: – Вернись, Асюта, к своему петушку. Выслушала бы хоть объяснения.
– Вот дурак, – сказала Катерина Александровна. – Это я ей непременно расскажу… после лотереи.
4
Дул теплый, мокрый ветер, небо было серое, дорога почернела, потемнели серые заборы и дома. Катерина Александровна шла от обедни. – Этот ветер, – говорила она, – дует с моря. Час назад он надувал какие-нибудь паруса… Помните, как сказано в Деяниях: – Ветер бурный, называемый эвроклидон…
Перед костелом стояли графские сани. – Дашенька, Иеретиида, идите – я вернусь. Не зашла к Анне Францевне. – Она вернулась, дошла до угла, повернула обратно, несколько раз прошла мимо саней (на лотерее ничего не вышло: графиня Анна появилась на минутку, с ксендзом и двумя старушонками, на каких-то подмостках в конце зала и посмотрела в лорнет – и больше не показывалась; не пришлось даже как следует ее разглядеть – свет был скаредный, и на подмостках было темно). Креп, пришитый к шляпе, взвивался и вытягивался, накручивался на шею, бил по лицу. Нос покраснел, текли слезы. Подползли нищие и, голося, протягивали руки…
Рослая старуха, в красной шубе, с четками на шее, курносая, вышла из костела. Ксендз Балюль прощался с ней и низко кланялся. Нищие бросились. Катерина Александровна побледнела, у нее застучало в висках. Ксендз вернулся в костел, и графиня, раздавая нищим копейки, пошла к воротам. Катерина Александровна лизнула губы и рванулась: – Графиня, вас ли я… вот случай!..
– Прошем дать дорога, – сказала графиня, отодвинула ее локтем и села в сани…
– У вас неважный вид, – поцеловавшись, закачала головой Анна Ивановна. – Здоровы?
– Ничего… Да, нездоровится. Уеду в Тульскую губернию: эти оттепели…
– Фу ты, господи! Выпить горячего, поясницу обернуть фланелью: Катерина Александровна, пройдет! Я провожу вас до дому… Вы слышали, что графиня Анна сделала на деньги, которые выручила от лотереи? – Она со смехом рассказала, как графиня накупила какой-то дребедени – черт знает чего: какие-то павлиньи перья – знаете, как у извозчиков на шапках, – бумажные розы – и пожертвовала в костел для украшения.
– Как, на наши деньги?
– Ну, да… Умора! Становиха с попадьей ходили посмотреть: везде бумажные букеты, перья, кружева какие-то бумажные – вкус, знаете!
– Это правда. Я сейчас ее видела, в красной шубе, точно цыперовичевская вывеска.
– А, встретила – она тут проехала: фу-ты, ну-ты, разъезжает, будто в покоренном городе.
На следующее утро Катерина Александровна вышла по большой дороге за местечко. Иеретииде приказала идти следом, вместе с Дашенькой, чтобы не толклась перед глазами и не мешала думать. Она обдумывала большой план, была во вдохновении, лицо горело, и в животе сжималось: груда камней, мусор и сорная трава – вот что скоро будет на месте палаццо!