Эверест-82

Рост Юрий

Утром 29 апреля они собирались долго. Пока Мысловский укладывал рюкзак, Балыбердин с Навангом готовили пищу. Сказав Навангу, чтобы он помог ему по кухне, Володя облегчил душу. К этому моменту ему надоело стоять у плиты, когда все лежат в спальных мешках. Наванг приветливо откликнулся на призыв, хотя, как оказалось, устал больше Мысловского и Балыбердина. Это удивило двойку, потому что груза у Наванга было поменьше, чем у них. Они вышли из лагеря II (7350) и к вечеру были в третьем лагере на 7800.

Вообще, они не очень были аккуратны в выходах на связь, и Тамм не раз делал им замечания. Особенно много волнений доставляли, вечерние опоздания. Бог знает, что начинали думать в базовом лагере. Впрочем, опоздание на связь в любое время, а тем более, когда альпинисты входят

в зону свыше шести с половиной километров, которую физиологи первых эверестских экспедиций назвали «поясом смерти», крайне неприятно для всей экспедиции.

По традиции и логике портативная рация должна быть у капитана четверки или лидера двойки. Значит, у Мысловского. Но он сам передал этот скипетр Балыбердину. Тамм считал, что Эдик сделал правильно, чтобы не тратить силы на переговоры, экономить себя. Тем самым Евгений Игоревич признал то, в чем Мысловский признаться не мог. Эдик уступил Балыбердину лидерство по существу. Это, думаю, было непросто. Мысловский — альпинист необыкновенно волевой и действительно опытный. Он знал, что выйдет к вершине, несмотря на невероятное сопротивление ему Горы. Он оценил, чем может пожертвовать ради Эвереста, и, видимо, решил — всем. Власть, лидерство, здоровье он менял на одно восхождение.

Потом, вернувшись, он попробует все вернуть и допустит ошибку, потому что тот, кто принял, не возвращает. Эверест все оставляет себе!

В акте передачи рации, пустяковом самом по себе, был еще один любопытный момент. Раз Тамм сказал, что Эдик правильно делает, что экономит себя, значит, он правильно делает, что экономит себя за счет Балыбердина. Начальник экспедиции мыслил масштабами экспедиции. Он знал, что они выйдут на вершину, только если будут идти вдвоем. И тут Евгений Игоревич исходил из решения основной задачи. Он рассматривал двойку как единый механизм, в котором одна часть, необходимая для движения, обладает ограничителем, но суммарная мощность должна быть сохранена. Значит, на вторую, более свежую часть (и это естественно) должна лечь большая нагрузка. Двойка потому и двойка, что один может и должен помогать другому. Но то, что виделось издалека, из базового лагеря, Балыбердин мог и не видеть. Вернее, он мог это видеть фоном. А на переднем плане развивалась пьеса, драма для двух актеров. В их биографиях много общего: оба сами пробивались в жизни, оба выросли без отцов, но все же к моменту начала экспедиции отличало их больше, чем объединяло. В начале] спектакля один из них играл роль премьера, обладая званием и опытом, друзьями, семьей, имеющий! основание (законное вполне) считать себя одним из лидеров советского альпинизма, человека образованного, привлекательного внешне, с обаятельной улыбкой… — он лидер.

Другой в начале спектакля: взят в экспедицию «на общих основаниях», да и то потому, что старший тренер увидел его необыкновенную прилежность и работоспособность. Он даже не мастер спорта, у него нет опыта, нет ни дома, ни семьи, он живет в общежитии, он может положиться только на себя, он обделен «обществом», и круг не столь уж высок, да и внешне его не пригласишь на роль героя-любовника — он актер миманса.

Но это все вначале. Потом начнется спектакль — удивительной страсти невидимая миру борьба двух связанных насмерть людей, борьба за сохранение жизненной позиции у одного и за завоевание ее у другого. Она будет происходить на фоне совместных нечеловеческих усилий, направленных на то, чтобы подняться над всеми, над всем миром (а можно это сделать только вдвоем), и станет содержанием первого восхождения. Вернее, восхождения первой двойки. И спуска. И всего, что было потом…

(«Они альпинисты до мозга костей и боролись только потому, что хотели побывать на Эвересте, и ни о чем другом тогда не думали. Они настоящие!» — написал на полях Евгений Игоревич. Вероятно, он прав… А может быть — он тоже прав.)

Такова фабула, а за сюжетом мы последим.

Итак, сидя в третьем лагере, Мысловский, Балыбердин и Наванг вышли на связь с базой. Сообщили, что добрались, и спросили, что нового. Нового оказалось очень много. Пришла группа телевизионщиков, привезла письма и,

главное, магнитофонные кассеты с записями голосов родных и близких. Кононов что-то похимичил, и ребята, сидя на высоте 7800 метров в Гималаях, услышали родные голоса.

«Мысловский окунулся в теплую домашнюю обстановку, в окружение своих трех женщин, а мне передавала привет всего лишь развеселая компания приятелей, но все равно приятно от проявленного внимания», — запишет Балыбердин в дневнике.

Еще была новость: утром вслед за двойкой вышла четверка Иванов-Ефимов, Бершов-Туркевич. Они встали в пять утра, Володя Воскобойников покормил их напоследок по-царски: отбивные с жареной картошкой (не знаю, правда, едят ли цари отбивные с жареной картошкой; я бы на их месте ел). Ивановцы, миновав ритуальный огонь, который всякий раз, когда кто-нибудь шел на Гору, зажигали шерпы, ушли вверх по ледопаду Кхумбу.

Накануне группа Иванова обратилась к Тамму с просьбой внести корректировку в принятую схему. Вы помните, каждая следующая группа делала заброску кислорода из лагеря III (7800) в лагерь IV (8250) для предыдущей. Все группы были связаны, и любое чрезвычайное обстоятельство могло поставить идею восхождения в затруднительное положение. Группа Иванова хотела обеспечить кислородом и первую двойку и себя, но не ждать, пока им самим поднесут кислород альпинисты из группы Ильинского. Вместо трех спальников они возьмут из лагеря II кислород в количестве, достаточном для штурма по их расчетам. Это поможет им избежать лишних суток пребывания на 7800, где будет нечего делать. Лучше уж работать, чем лежать. Силы тратишь все равно.

Тамм обещал подумать над этим весьма принципиальным предложением. Группа Иванова отказывалась от помощи группы алмаатинцев, отчасти не желая ставить в зависимость от их продвижения, их самочувствия свое восхождение. В этом была логика, особенно если учесть, что выше четверки Иванова, взвалив на себя работу, достойную четырех, шла двойка Мысловский-Балыбердин, и надо было иметь в виду и незапланированные события. Посоветовавшись с Овчинниковым, Тамм разрешил второй четверке коррекцию, «о она узнает об этом потом, а пока все они, яркие как снегири в Репино (там, под Ленинградом, снегири особенные), весело и бойко идут по ледопаду, подбирая на льду трофеи — карабины и крючья прошлых экспедиций.

Промахнув без остановки в промежуточном лагере тысячу двести метров по высоте, четверка останавливается на ночлег в первом лагере. И у этой команды главная радость-голоса из дома. Это было большое, замечательное событие-услышать друзей, близких и особенно детей. Там, внизу, в базовом лагере и Тхъянгбоге, получив кассеты на руки, альпинисты групп Ильинского и Хомутова ходили друг к другу хвастаться и радоваться; здесь, на Горе, слушали и вспоминали. «Около двух часов, — пишет в дневнике Иванов, — слушали мы в первом лагере звуковые письма родных, друзей, знакомых, переживающих за нас там, в Москве, Свердловске, Харькове и других городах страны. Отлично понимаем, что за нами пристально следят миллионы людей, и не только дома. Одни желают успеха, а другие жаждут провала. Но те люди, голоса которых мы сейчас слышим, и днем и ночью мысленно с нами. И неизвестно, кому из нас проще. Мы решаем свои задачи и о себе знаем все, а у них сплошная неизвестность. Те скупые сведения, что до них доходят, конечно же, заставляют многое додумывать, о многом догадываться, а воображение всегда достраивает ситуации сложные и неприятные…»

День 30 апреля был холодным и неуютным. Мысловскому, Балыбердину и Навангу предстояло пройти по самому сложному из участков проложенного пути. Именно между лагерями III и IV были вертикальные стены, о которых альпинисты думали с тревогой. Рюкзаки были невероятно тяжелы. Когда Балыбердин сказал Тамму, что, по их подсчетам, они с Эдиком понесут килограммов по двадцать пять, в базовом лагере забеспокоились. Слишком много взвалили на себя мужики, слишком велик груз. Балыбердин, кроме того, взял кинокамеру «Красногорск», которую в третий лагерь принес Шопин. Эта камера якобы могла выдержать очень низкую температуру, и предполагалось, что восходители возьмут ее с собой на вершину.