Эверест-82

Рост Юрий

Теперь он запрещал. Решение созрело, но не было окончательным в первый момент. Обычно он действовал опираясь больше на информацию, чем на ощущения, но сейчас ощущение было едва ли не единственной информацией. Формулировка Ильинского не была категоричной, Эрик не брал на себя ответственность, не ручался. «Вообще-то большой надобности нет» может означать и то, что некая надобность есть… Но состояние Валиева и Хрищатого было лишь частью (пусть значительной) аргумента против восхождения второй алма-атинской связки. Физическое состояние самих Ильинского и Чепчева были другой составляющей.

Ильинский, опоздав с караваном, долго и трудно адаптировался к высоте. Недельный разрыв сказывался, и лишь в четвертом, решающем, выходе он присоединился

к своим ребятам. Чепчев, который хорошо работал в трех предварительных циклах, пережил трудные часы в третьем лагере, и дальнейшие его вполне успешные действия были окрашены тенью сомнения в благополучном завершении его похода к вершине. Это были предварительные опасения Тамма и Овчинникова. Эрик с Сережей могли их опровергнуть на рассвете 8 мая, когда весь лагерь ждал вестей от блуждавших по Эвересту Валиева с Хрищатым. Они могли подготовиться к выходу до связи с базой, в пять утра, и выйти сразу после связи. Они могли выйти в шесть, в семь, когда Тамм не просто разрешил, а предложил им подниматься на поиск, и в восемь, но они успели собраться только к приходу ребят… Все это вместе с формулировкой, которую Эрик повторил на вторичный запрет Тамма («я так смотрю по состоянию, что, в общем, надобности нет их спускать»), и беспокойство за взошедшую двойку все больше убеждало Тамма в том, что сопровождать вниз Валиева и Хрищатого, а может быть, использовать состояние их для того, чтобы не обрекать на неоправданный, как казалось Тамму, риск Ильинского с Чепчевым в тяжелом походе к вершине, необходимо. Уж если сильнейшая в четверке связка ходила чуть ли не шестнадцать часов…

Время шло, светлый день убывал… Выйди сейчас альпинисты к вершине, они не успели бы вернуться засветло, даже будь все благополучно. Еще одна ночная ходка… Тамм все больше укреплялся в правоте принятого решения.

Но Ильинский с Чепчевым были наверху, и доводы, которые приводил начальник экспедиции, были убедительны, быть может, для всех, кроме них самих. Они чувствовали в себе силы, или им казалось, что чувство их не обманывает. Ильинский боролся за Момент, а он прошел в пять, в шесть, в семь, в восемь…

Одним словом, мы уже больше не лезем на

Гору? Да?

Да, да, да! Вы спускаетесь, сопровождаете ребят вниз. Это распоряжение!

Была еще надежда на то, что живой голос

Валиева докажет Тамму возможность выхода Ильинского с Чепчевым не вниз, а вверх. Такая надежда была у четверки, и не знаю, кто ее лелеял больше-Эрик с Сережей или Казбек с Валерием. Думаю, что чувство вины могло посетить Валиева с Хрищатым, они могли посчитать себя причиной, пусть косвенной, невыхода другой связки к вершине. Хотя мне не кажется такое подозрение правомочным, я упоминаю его, поскольку в беседах в Катманду и в Москве оно проскальзывало. Право Валиева и Хрищатого на выход 7 мая не оспаривается никем. Они сделали две попытки и, преодолев ночь и холод, взошли и сошли в лагерь. Все, что могли, они сделали. И попытка уговорить Тамма разрешить Ильинскому с Чепчевым продолжить путь-тоже им в актив, хотя эта попытка и не удалась.

Тамм передал через Хомутова, который исполнял роль ретранслятора, чтобы Казбек, Хрищатый, Ильинский и Чепчев шли вниз.

— Это указание такое, — сказал Тамм.-

Жесткое указание.

Это было жесткое указание, но драматический диалог продолжался…

— База, нам надо здесь все же, видимо, на месте посмотреть ситуацию… Указание такое… Оно ведь может быть и ошибочным по поводу нашего… спуска вниз.

Долгие и трудные переговоры продолжались. Ильинский теперь предлагал Тамму спустить двойку до четвертого лагеря, а там Хомутов спустит их до третьего и таким образом… Тамм справедливо считал это предложение нереальным-тройка Хомутова здесь вовсе ни при чем… Надо спускаться всем четверым.

Это решение тренерского совета или ваше?

Состояние у людей лучше, чем у первой связки, и они вполне самостоятельно могут спуститься вниз…

Надо лезть в Гору. Гора-то рядом, самочувствие

хорошее, и погода, самое главное, удивительно прекрасная…

Я все понимаю, Эря! Я все понимаю, и желание ваше понимаю, и погоду вижу, но тем не менее даю распоряжение спускаться вниз вместе с двойкой…

Был еще один, последний, шанс у Ильинского в этой борьбе за вершину. Решение о невыходе их двойки Тамм принял единолично. Ильинский, как член тренерского совета, имел право просить обсудить ситуацию со всеми тренерами…

Тамм обещал.

Разговор, выдержки из которого я привожу, был, вероятно, для Тамма и Ильинского самым нелегким и самым длинным. Приехав в Непал и узнав о драматической этой ситуации и о тех событиях, которые ей предшествовали, я составил себе целую картину событий, населив ее живыми — людьми, и стал искать подтверждение своей версии. Так бывает в жизни. Недостаток информации подвигает на особенную активность фантазию. Домыслив мотивы» и действия и выстроив их в законченный, как тебе кажется, ряд, начинаешь искать аргументы в пользу оправдания сконструированных тобой событий и обстоятельств и, конечно же, находишь. Потому что химически чистых жизненных коллизий не бывает. Как и пустота, которую «не терпит природа», так же и «чистота»-вещь для природы Земли (а кто выше и мудрее ее?) немыслимая. Все в соединениях, в смесях, в растворах. Если лежит на земле кусок чистого железа, значит, он в качестве метеорита упал с неба. Если встретился вам «идеальный муж», значит, это пьеса Оскара Уайльда. Все остальные идеальные мужчины, женщины, дети и отношения между ними — плод скверного литературного старания.

Если мы договорились об этом, пусть с оговорками, то можно договориться, что при определенном пристрастии одному и тому же событию можно дать разные толкования и найти немало свидетельств правомерности обоих этих толкований. Единожды нарисовав себе схему, можно рабски следовать своему детищу, обрекая себя на ошибку, а неверно оцененного человека-на страдания. Такую схему поведения Ильинского я придумал в Катманду и долго подбирал подходящие, как мне казалось, факты, подтверждающие ее верность. Из предварительных разговоров с руководителями, тренерами, восходителями я узнал, что Ильинский поздно акклиматизировался и медленно входил в форму. Пожалуй, они с Чепчевым в своем последнем, майском, выходе труднее других преодолевали участок пути от третьего до четвертого лагеря и дольше других собирались к выходам…

То, что они в роковое утро 8 мая, когда Валиев с Хрищатым без кислорода брели по гребню, не вышли навстречу в шесть, семь и восемь (хотя восемь-время чрезвычайно позднее для невынужденного восхождения, все дневные группы к шести тридцати уже покидали палатки), свидетельствовало о том, что Ильинский с Чепчевым, по-видимому, не чувствовали утром себя настолько хорошо физически, чтобы осуществить желание быстро позавтракать, одеться и выйти… Они двигались медленнее, чем им казалось. Возможно, думал я, строя на этих фактах свое фантастическое предположение, Ильинский в глубине души опасался похода к вершине, не чувствовал абсолютной уверенности в успехе и потому, думал я тогда, не владея достаточным количеством фактов, подсознательно ждал от Тамма запрещения выхода к вершине: Сам он был не в состоянии принять такое чудовищное решение. Тамм, казалось мне, помог Эрику своим запретом, он снял с души Ильинского груз предстоящего решения и поселил в нее обиду на руководство экспедицией, обиду, облегчающую силу страдания…

Это была драматическая и красивая схема. Я ее демонстрировал альпинистам как нечто изготовленное своими руками и необыкновенно гордился открытием, но они сомнительно качали головой-вряд ли!

Потом я говорил с Таммом, который сам мучился оттого, что лишил Ильинского с Чепчевым вершины. С Овчинниковым, обладающим обостренным чувством справедливости и трезво оценивающим сложные переплетения альпинистских судеб, который просто заметил, что приведенные рассуждения могут возникнуть у человека, сидящего «в теплой