Эвис: Заговорщик
Шрифт:
— Простите, раньше не смог… — сгорая от стыда, виновато выдохнул я.
— Можете не извиняться, я прекрасно понимаю, что кого-то из них требовалось отвлечь… — без тени недовольства в голосе негромко сказала она.
Я почувствовал, что готов провалиться в Бездну, и опустил взгляд.
— На карету напало восемнадцать человек… — так же тихо продолжила она в стиле, больше напоминавшем доклад. — Двое ранены. Довольно серьезно. Лежат в шалаше, рядом с которым навалено трофейное железо. Далее, татями захвачено пять женщин, считая меня. А в центральном шалаше, с главарем этих ублюдков — моя дочь…
О том, что кто-то из разбойников ранен, я не
— Если надо, могу помочь. Чем угодно… — закончив рассказ, предельно серьезно предложила она. Когда я отказался, пошарила за голенищами у «лесоруба», вооружилась засапожным ножом и опустилась на колени лицом в сторону разбойничьего лагеря. А через мгновение, каким-то образом почувствовав, что я пытаюсь решить, можно ли оставлять ее вот так, без присмотра, пообещала:
— Даю слово, что не сойду с места, пока вы не разрешите.
Не знаю, почему, но ей я поверил — кинул взгляд на пока еще темное небо и заскользил между стволов бесшумным «лесным» шагом. Ну, а перед выходом на поляну остановился, вслушался в многоголосый храп и решительно перетек к ближайшему шалашу.
Обстановка внутри оказалась простенькой, но не без намека на уют. Две здоровенные кучи лапника, застеленные, скорее всего, дорожными плащами. В изножье каждого «лежака» — самодельная стойка для оружия. В изголовье — чурбачок, использующийся то ли в качестве места для ножа, то ли как подставка под кувшин с вином и закуску. Вместо стен — полотнища ткани, видимо, взятой в обозе какого-то торговца.
Увы, разгульный вечер и слишком большой объем выпитого привнесли в изначальный порядок немного бардака: одна из стоек валялась на полу. Вторая использовалась, как вешалка для сапога. Левый чурбак изображал подушку. А правый — подставку под согнутое колено. Да и сами обитатели лежали несколько своеобразно, словно перед тем, как заснуть, пытались насладиться то ли созерцанием, то ли обнюхиванием грязных ног соседа.
Того, кто спал головой к выходу, я зарезал первым — лежал удобнее. Потом переместился ко второму, тоже легонечко толкнул и отправил на встречу с предками. Следующее жилище обошел, ибо там, кроме пары душегубов, спала и нервно дрожала во сне одна из несчастных пленниц. А мне очень не хотелось, чтобы она случайно проснулась. Третий шалаш, приютивший сразу троих мертвецки пьяных разбойников, посетил с тем же результатом, что и первый. А затем услышал шорох в логове Кровавого Орла…
…Бывший десятник Пограничной стражи не избавился от привычек, вбитых в ноги[9] во время службы, даже за два года вольной жизни. Спящий на ходу, толком ничего не соображающий из-за большого количества выпитого, он шел до ветру с полуприкрытыми глазами, но с мечом в руке, держа его отнюдь не как оглоблю, и привычно вслушивался в лес. Не разумом — он у него спал — а как настоящий зверь, чувствами. Поэтому насторожился шаге на четвертом. Нет, не из-за запаха свежей крови — шалаши, в которых я резвился до этого, располагались от него с наветренной стороны — а из-за чуть-чуть уменьшившегося количества храпящих. Или отсутствия в поле зрения стражников.
Огляделся по сторонам. Слегка присел, чуть-чуть отведя в сторону руку с мечом. Пару раз мотнул головой, чтобы побыстрее начать соображать, и с силой втянул ноздрями прохладный ночной воздух. Направление ветра тоже ощутил. Щекой. Поэтому начал разворачиваться через левое плечо
«Тройной порез», связку из арсенала Теней, обычно использующуюся при снятии стражников, я исполнил раза в полтора быстрее, чем на манекене: зажал левой рукой открывающийся рот. Короткими, но глубокими ударами рассек связки на внутренней поверхности правого локтя и под правой мышкой. И закончил комбинацию горизонтальным резом под подбородком. А уже через пару ударов сердца осторожно опустил потяжелевшее тело на траву и рванул дальше, уже не выбирая, в какой шалаш влетать, ибо явственно ощутил, что некоторые разбойники, среагировав на негромкий звук падения меча и характерный хрип, начинают просыпаться.
Дважды успел с большим трудом, лишь с помощью Пресветлой[10] умудрившись упокоить слишком чутких нелюдей до того, как они начинали орать. Соответственно, с пленницами вел себя… хм… грубовато — вместо того чтобы освобождать их от пут, заталкивал им в рот первую попавшуюся тряпку и несся дальше.
Добив раненых, заглянул в шалаш покойного главаря. Так, на всякий случай. На мгновение замер над дочкой арессы, безвольно раскинувшейся на куче лапника, оценил ее возраст, ужаснулся слишком уж равнодушному выражению лица и совершенно пустым глазам, накрыл ее плащом со второй половины «ложа» и рванул к ее матери.
Благородная встретила меня в той самой позе, в которой я ее оставил, то есть, сидя на коленях с идеально ровной спиной и глядя в темноту. При моем появлении даже не поежилась, хотя моих шагов слышать не могла. А когда убедилась, что перед ней не разбойник, а я, вопросительно выгнула бровь.
— Я все, закончил. В смысле, все разбойники мертвы. А ваша дочь в шалаше Шэнги — лежит на спине, не шевелится и мертвым взглядом смотрит в потолок… — сообщил я, поразился ее внутреннему спокойствию и протянул плащ, прихваченный по дороге: — Это вам…
К моему удивлению, вместо того чтобы прикрыть наготу, сорваться с места и унестись к дочери, аресса встала и как-то уж слишком хладнокровно поинтересовалась:
— Она жива?
Я кивнул:
— Да.
Женщина удовлетворенно склонила голову и… отвесила мне поясной поклон:
— Спасибо, арр[11], я перед вами в неоплатном долгу! Могу я узнать ваше имя?
Я отказывался понимать, к чему все эти церемонии, если там, в шалаше, лежит ее истерзанная дочь. Тем не менее, представился:
— Нейл ар Эвис.
— Единственный сын Гаттора Молнии и Агнессы Шорез? — зачем-то уточнила аресса.
— Да.
— Я счастлива, что Пресветлая свела наши Пути[12]!
— Благодарю… — учтиво поклонился я, так как пришел к выводу, что она слегка повредилась разумом, и решил ей немного подыграть. И онемел, услышав следующую фразу:
— Я, Тинатин ар Лиин, урожденная ар Маггор, клянусь кровью рода и своей жизнью, что до своего последнего вздоха буду держать вашу руку!
Если бы я не видел выражения ее лица и не помнил, с каким достоинством эта женщина держалась перед насильниками, то, наверное, пришел бы к выводу, что надо мной тонко издеваются. Но утонув в предельно серьезном взгляде, вдруг понял, что и ночь, и лес, в котором мы находимся, и куча трупов неподалеку, и отсутствие на моей собеседнице одежды — абсолютно несущественные мелочи! Зато архаичная клятва, накладывающая на дающего воистину неоплатный долг — то, что действительно важно!