Эвита. Подлинная жизнь Эвы Перон

Райнер Сильвен

Перон не хотел, чтобы Фонд стал официальным правительственным учреждением. Он вел двойную игру. Поощрял Эвиту в ее повседневном сборе дани, в этом марш-броске солдат благотворительности по всему Буэнос-Айресу, но старался держать Фонд и его маневры подальше от президентского дворца. Причина заключалась в основном в том, что всякие мошенники пытались воспользоваться известностью и непреклонностью сборщиков Эвиты. Любителям легкой наживы достаточно было произнести соответствующим тоном: «Меня прислал Фонд Эвы Перон…» Кроме того, добровольные и наемные служащие Эвиты были так многочисленны, что в конце концов их потихоньку прозвали «сорок тысяч воров Эвиты».

Если сбор денег походил на мафиозный рэкет,

то распределение принимало ангельский характер. Благотворительность во всем мире осуществляется с мрачной убежденностью в том, что несчастный непременно должен покорно’ благодарить или платить за свою похлебку униженной молитвой. Деньги распределяются редко, обычно дают еду и одежду. Короче говоря, все, связанное с благотворительностью, повсюду сопровождается озлобленностью и стыдом. В Фонде Эвы Перон все происходило иначе. Милосердие и благотворительность осуществлялись в концертном зале, места в котором были не только бесплатными, но прилежное посещение приносило доход зрителям. По указанию Эвиты сеансы благотворительности проводились три раза в неделю, а двери были широко открыты для бедняков.

В Фонд Эвита приезжает на «роллс-ройсе». Она никогда не надевает дважды один и тот же туалет, появляясь на публике. Предпочитает туфли из крокодиловой кожи с каблуками, украшенными драгоценными камнями.

Ее двор чудес устроен по типу начальной школы. Все разом встают, когда входит Эвита. Она садится в оранжевое кресло под большим готическим окном. На ее письменном столе стоит гигантская кружка для пожертвований. Поджидающие Эвиту женщины в черной одежде встают, приближаются к возвышению, на котором располагается стол, изображают некое подобие реверанса, повторяя движения полотера, и начинают громко рассказывать Эвите о своих несчастьях. Это женщины брошенные или обремененные мужьями-алкоголиками. Эвита слушает, хмурится, гневно скрещивает на груди руки. Она играет сцену из жизни королевы, а не современную роль. Помощники Эвиты, по-спортивному подтянутые, одетые с иголочки, невозмутимы, как манекены, послушны, как собачки. Они производят впечатление силы и опрятности. Мир должен быть хорошим и чистым, иначе в дело будет пущен хлыст. Помощники Эвиты — архангелы в двубортных пиджаках.

Кружка для пожертвований стоит перед Эвитой, и все взгляды, нетерпеливые или обожающие, скрещиваются на этом музейном экспонате…

Один из секретарей Эвиты запускает тяжелую руку с кольцами в кружку и вытаскивает банкноту в сто песо. Эвита кивком приветствует таким образом конец горестного повествования. Женщина кланяется, пускает слезу, хочет поцеловать руку Эвиты. Но Эвита с ослепительной улыбкой возражает. Встречаются и профессиональные нищенки, сбегающиеся на эти пирушки показной доброты. Эти неистребимые попрошайки — артисты коленопреклонения. Их не изгоняют из Фонда, напротив, они являются его самой уважаемой эмблемой. Эвита не пытается их удалить, и они приходят брать пищу из ее рук. Эвита гордо распрямляет плечи в своем кресле.

Одно время в Буэнос-Айресе ходили слухи, что раздаваемые Эвитой суммы смехотворно малы по сравнению с теми, что она прикарманивает, и о назначении которых никто не знает. Одной американской журналистке, поинтересовавшейся, как Эвита ведет расчеты, она сказала, пожав плечами:

— Считать — это мания капиталистов. Я даю, не считая!

5

Авраам Линкольн был когда-то лесорубом и носил высокую шляпу в форме горшка, а зонтик перевязывал бечевкой. Он освободил четыре миллиона негров. Перон называет себя Линкольном белой расы и претендует на миссию освободителя миллионов белых рабов.

Перон играет одну за другой мужские исторические роли так же, как Эвита в определенный момент своей жизни потребовала возможности

исполнить самые яркие женские роли на Радио-Бельграно. Напрасно Перон пытался бы заставить людей поносить себя, как поносили Линкольна. Ему не посчастливилось услышать обвинения в любви к неграм, его не обзывали лошадью, аллигатором, тщетно старался он затуманить свой взор мыслью, проложить три горизонтальные морщины на лбу или добиться того, чтобы его густые брови и рот выражали аскетизм или задумчивость, благородную и суровую одновременно. Перон человек упитанный и жизнерадостный. Ничто так не радует его сердце, как аплодисменты. А аплодисменты все чаще и чаще достаются Эвите…

Перон и пальцем не пошевелит, чтобы укротить свою однообразную радость наслаждения властью. Хуан Перон не существует самостоятельно. Он действует благодаря Эвите, он стал ее творением. В их браке все перевернуто с ног на голову. Его имя искусственно, фантастическим образом раздуто слабыми легкими маленькой некультурной провинциалки, голова которой забита образами, словно почерпнутыми у мадам д'Эпиналь.

Перон утверждает свою мужественность, наряжаясь гаучо в загородном доме Сан-Висенте. Там он расхаживает по-хозяйски. Прогуливается перед послушной экзотической сворой собак, страусов и петухов. Его огромные, но безобидные шпоры звякают о камни. В то время как Перон, махнув на все рукой, прохаживается по саду в костюме гаучо, Эвита готовит омлет в присутствии фотографа одной из своих газет.

Она строит планы завтрашней битвы, предвкушает свое следующее появление на публике. Природа не успокаивает ее нервы. Эвита уединяется в загородном доме не только потому, что так поступают богатые. Для нее отдыха не существует. Ей нужно готовиться к еще большей славе, к новому скандальному мифу.

6

Благотворительное общество владело домом для слепых на Коррьентес. Это было обширное двухэтажное здание, окруженное садом, парком, похожим на лес, с аллеями и удобными скамейками. Слепые передвигались по парку без всяких тростей. У них повсюду были свои метки. Это была их вселенная, где они исходили каждый сантиметр, ощупали все деревья, протоптали тропинки, измерили водоемы. Никогда ни одна маргаритка на клумбах не пострадала.

Слепые ходили здесь в комнатных туфлях. Они составляли часть этого уголка природы. Их не было слышно. В парке они занимали свои естественные ниши. Они проскальзывали меж ветвей деревьев, и ветки служили им ожерельями. Природа будто раскрыла им свои объятия, чтобы вернуть чувство причастности к жизни. Они не скучали по внешнему миру, не сознавали, что лишены общества других людей. Ноты, пропетой птицей, им было достаточно для связи с миром. Благотворительное общество так устроило жизнь в этой обители, что слепые могли жить так, как им хотелось. Свобода создавалась каждым обитателем дома для себя. Один мог завтракать у себя в комнате, другой в столовой, кто-то — на поваленном дубе в чаще леса. Так же они и засыпали там, где им хотелось. Мечты их никогда не разбивались. Действительность здесь никогда не оказывалась хуже, чем мечта. Ночь никогда не оказывалась более тяжкой, чем реальность дня.

Но однажды этот мир был разбит одним движением. В тот день их созвали, собрали, вывезли из их рая. Каждому в руку вложили трость. Это было все равно, что связать их. Обитель у слепых отобрали. Всех отослали в семьи. Слепых отсылали к людям словно в наказание. Особняк на Коррьентес в одночасье стал собственностью Фонда Эвы Перон, и новые обитатели заполонили старый дом.

В особняке появились молодые женщины с огромными животами. Эве Перон нужна была благодарность и одобрение незамужних матерей, у которых были глаза, чтобы видеть ее. Слепые, не имеющие возможности оценить ее величие, оказались не к месту.