Эволюция личности
Шрифт:
Уже давно не возникало новых игр того же масштаба, что в прошлом. Возможно, вначале социализм, а затем и коммунизм предлагали нечто подобное людям, собиравшимся на тайные заседания партийных ячеек и посвятившим всю свою жизнь борьбе за победу пролетарской революции. Конечно, состояние потока трудно увязать с образом сурового, лишенного юмора и зачастую злобного большевика, однако и они, несомненно, в своем призвании видели ясные цели и возможности и шли вперед, невзирая на трудности и опасности. Отчасти их действия можно объяснить стремлением к идеалам, хотя в основном этих людей привлекали власть, слава и материальные блага. И все же, если бы игра в революцию не приносила удовольствия, вряд ли столь многие продолжали
По Веберу, к середине XIX века капитализм перестал быть свободно избираемым, увлекательным приключением и превратился в «железную клетку». Правила игры утратили гибкость, наследуемый капитал уничтожил изначальное равенство возможностей, а огромные монополии и олигархии, стремясь защитить себя от конкуренции, захватили государственный аппарат. Развлечение оказалось недолгим. Но Вебер недооценил капитализм. Ведь через 70 лет после публикации веберовского труда он все еще остается самой популярной игрой. Что касается социализма, то следовать его правилам оказалось гораздо труднее, и поэтому в его иерархию немедленно проникли паразиты, эксплуатирующие идеалистические мемы ради собственных эгоистических интересов.
Из этого краткого обзора основных вех истории следуют два вывода. Первый: способность превращать повседневный опыт в осмысленную, взаимосвязанную, направленную на достижение целей деятельность — огромная сила. Когда энтропия охватывает общество и в душах людей поселяется тревога, они начинают стремиться к ясности и порядку. Новый набор мемов, позволяющий вернуться в состояние потока, оказывается весьма привлекательным и нередко торжествует победу. И как поток создают самые различные виды деятельности — от музыки до вольной борьбы, от чтения до прыжков с парашютом, — так и культуры предлагают самые разные решения для победы над хаосом. Например, орден иезуитов и протестантская трудовая этика возникли приблизительно в одно и то же время в ответ на все ту же социокультурную неразбериху. Иезуиты и пуритане верили в разные мемы, поступали совершенно по-разному, и все же их личности формировались под воздействием правил, которые сходным образом направили психическую энергию, создав ощущение порядка и удовольствия.
Второй вывод: ни одна из культурных игр не защищена от эксплуатации. Конфуцианством с самого начала манипулировали эгоистичные правители. За многие века существования это учение создало, пожалуй, большую сложность, чем все его альтернативы, но в конечном счете оно подточило жизненные силы китайского народа. Ислам впал в самодовольство, иезуитов нередко портила власть, а лишенная трансцендентальных основ трудовая этика превратилась в навязчивое стремление все контролировать. Утратив гибкость, эти и многие другие дарящие свободу решения тут же начинают препятствовать эволюции. Похоже, за свободу приходится платить вечной бдительностью — но кому охота постоянно быть начеку? А когда бдительность ослабевает, паразиты оказываются тут как тут.
Какая новая игра позволила бы нам и нашим детям обрести поток в эти трудные времена? Важно понимать, что среди новых мемов в ближайшие годы могут появиться «легкие решения», которые в отдаленной перспективе только увеличат энтропию. Так произошло, например, с национал-социализмом — ведь это политическое течение поначалу так нравилось европейцам, впавшим в растерянность из-за распространившейся после Первой мировой войны анархии. Зато другие мемы окажутся более сложными и необходимыми для создания гармоничного будущего. Какое направление примет эволюция, определит наш выбор. И для того чтобы он был обращен в сторону сложности, стоит приглядеться к тому, что делает общество «правильным», то есть соответствующим направлению эволюции.
Когда
Безусловно, идеалы редко воплощаются в жизнь. Мемам, предписывающим нам «братство», приходится бороться с генами, приказывающими прежде всего заботиться о себе, а затем уже о близких, а также со старыми мемами, уверяющими нас, что мусульманину, чернокожему или богатому не быть нам братом. В этой борьбе обычно побеждают старые «бойцы». Тем не менее за последние 200 лет мемы, провозглашающие свободу и равенство, распространились по всему миру. Рабство отвергнуто навсегда, а знатность и богатство уже не считаются Божьим даром, позволяющим нескольким счастливцам делать несчастными всех остальных.
Но как насчет братства? В этом разобраться труднее, ведь едва ли можно утверждать, что в последние несколько столетий братства стало больше. Свободу и равенство можно закрепить законодательно, а братство, к сожалению, нет. Любовь к ближнему — чувство непроизвольное. На него может повлиять внешняя информация, но контролировать его извне невозможно. Религиозные верования, когда-то объединявшие Европу и обе Америки, в значительной степени утратили свою связующую силу, и им на смену пришли иные мемы, дающие людям чувство единения и сопричастности. Но ни один из них не оказался универсальным настолько, чтобы объединить всех людей в общество, основанное на принимаемых всеми ценностях. В прошлом веке (и в конце нынешнего) значительную силу обрел национализм, а затем политические идеологии коммунизма и фашизма подарили некоторым народам солидарность ценой утраты связи с другими народами.
Та же тенденция, предпочитающая дифференциацию интеграции, проявилась в США. Джон Локк {193} , развивая теорию личной свободы, которая легла в основу американской конституции, полагал, что христианская мораль и дальше будет служить противовесом корыстным интересам, вышедшим на первый план с отменой политических ограничений на личную инициативу. Позицию Локка емко выразил {194} наш первый вице-президент Джон Адамс: «Мы создавали свою конституцию лишь для высокоморальных и религиозных людей. Она совершенно бесполезна в управлении людьми другого толка».
Идеи Локка вызвали большой интерес благодаря тому, что поддерживали неограниченную конкуренцию за блага жизни без государственного вмешательства. Однако, живя в традиционном обществе, Локк и представить себе не мог, что люди когда-то освободятся от ограничений, налагаемых взаимоуважением, критикой и постоянным общением лицом к лицу. Он наверняка считал, что политическую свободу и равенство смягчит здравый смысл людей, стремящихся сохранять добрососедские отношения. Но хотя все люди созданы равными, большинство деревенских жителей и обитателей маленьких городков прекрасно знают, что одни их соседи гораздо ответственнее других: одни вносят вклад в общее благополучие, а другие все портят и ссорятся.