Эволюция. Темная сторона жизни
Шрифт:
— Стой, — закричал Александр, неуклюже перевалился через парапет, побежал, пытаясь успеть, и успел, схватил Наиля за штанину, рванул, вытащил из трясины, и Равиля — тоже.
— Сам похороню! — крикнул он в широкое улыбающееся лицо. Мастиф даже не заметил, как в руке оказался меч.
— Хочешь меня остановить? — спросил он с глухой угрозой.
— Нет, — ответил Гаврила. — Твоя дорога не кончается.
Повернулся и ушел. Только ручкой не помахал на прощание. Сверхурод…
Крик за дверью начал утихать, на площадке показался врач.
— Сигарету, — попросил
Саша усмехнулся и протянул пачку. Да, наверно, нелегко видеть, как из раскрытой матки на тебя глядят голубые разумные глаза — ведь у младенцев не бывает голубых глаз. Может быть, Иван еще и сам выползал, цеплялся маленькими ручками, пихался малюсенькими ножками, да еще и пуповину поправлял.
— Я хочу вам сказать, — начал врач, глубоко затянувшись. — Чтобы вы не волновались…
— Да я и не волнуюсь, — Мастиф дружелюбно хлопнул человека по спине. — Голубоглазый? На три с половиной?
— Четыре, — быстро поправил врач.
— Сын, — прогудел Мастиф, поддернул автомат и вошел в квартиру.
Не потребуется маленькому Ивану прививки. И диатеза у него никогда не будет. Может так статься, что мокрые и пачканные пеленки ребенок сам менять будет. Взглядом. Еще придется узнать, что дети встают на ноги в шесть месяцев (здесь Александр ошибся на девяносто дней). А через год можно будет уже застать их вместе с Людой, только читать сказки вслух будет не старшая сестра, а младший брат (Саша промахнулся только в книге, Иван читал вслух «Основы общей и юридической психологии» Еникеева). Придется смириться с тем, что сын будет расти заводилой и драчуном, перекалечит кучу великовозрастных болванов перед тем, как отец научит его «правильно» и «неправильно» драться. Учитель физкультуры будет просто в восторге, как и «певичка». Учительницу русского языка Иван тонко и очень остроумно станет посылать на три буквы и очень далеко, дальше, чем чертова бабушка живет. С первого же урока физики малолетний гений просто сбежит, и будет долго смеяться, уткнувшись в отцовские штаны: «Надо же, до чего додумались. Папка, это он сам придумал или в книжке прочитал…? А он не Библию, случаем, читал?»
А пока это просто маленький кулечек с кудряшками, глазки так и шмыгают по сторонам, улыбается. Саша вдруг подумал, что будет, если он руки разожмет и выпустит сына из рук? Он на пол шлепнется, или в воздухе повиснет? Вот, ё-мое, задачка со многими неизвестными…
Улыбался маленький Иван, улыбался счастливый отец, улыбалась замученная Наташа, улыбался врач, улыбалась акушерка, в двери показалось улыбающееся лицо Шпака, в руках он держал подснежники, Александр просил достать подснежников…
Идиллия, счастье, чтоб его…
12
Очень редко меч Полеслава покидал ножны. Александр иногда просто опасался доставать его. Казалось, что сам клинок, с широким долом у рукояти, переходящим в узкое, практически бритвенное лезвие — на конце; с рукоятью, перетянутой грубой сыромятной кожей; с едва видимым намеком на гарду — простое и честное оружие солдата — само по себе просит крови, требует разрушения, свиста воздуха
Сын, как только подрос, очень заинтересовался отцовским мечом. Тайком от Александра маленький Иван доставал клинок и долго его рассматривал, пытался понять.
— Пап, — Иван называл Александра отцом, что последнего радовало неимоверно. — Ты знаешь, сколько здесь слоев?
— Каких слоев? — не понял сначала Саша. А потом попытался перевести тему разговора. — Сколько раз сказано, что это не игрушка!
— Не игрушка, — отозвался мальчишка так, что у Саши в груди захолодело. — Там шестьдесят пять тысяч пятьсот тридцать шесть слоев. Этот меч шестнадцатикратного складывания, но каждый слой индивидуален… Откуда ты его взял?
— Это подарок.
— Папа, — вдруг сказал Иван совершенно взрослым голосом. — Ты этот меч всегда при себе держи. Такими вещами не балуются.
— А я про что говорю! — в сердцах бросил Александр. Положил клинок на шифоньер, но о разговоре не забыл.
Долго голубая сталь ждала своего часа. И — дождалась.
Случилось это светлым августовским утром. Наверно, осень для мужчин всегда была временем перемен. Взять Егорьев день, или Октябрьскую революцию — да любой день, когда случалось, что мужик поднимался, брался за топор, готовил вилы, чтобы втыкать железо в мясо… Емельян Иванович себя царем в сентябре объявил… Оно и ясно — рабочий сезон почти закончился, хлеб убран, скотину можно забивать. Гормоны играют, свобода выхода ищет…
А пока еще август, все вокруг наливается, зреет, сердце радуется. Пришло время второго покоса. Августовское мягкое сено скотине после отела идет — чтобы корове-матушке легче теленка кормить.
Косил и Александр. Вместе с «волкодавами», плечом к плечу.
Ближе к обеду, когда трава стала жесткой, и с покосом можно заканчивать — на луг влетела маленькая девчушка. Платок с головы сорвался, босые пятки блестят.
— Дяденька Мастиф! — кричала она тоненьким блеющим голоском на всю вселенную. — Там мужики дерутся!
Александр сплюнул на землю. «Ну и пусть дерутся», — хотел он грубо оборвать девчонку.
— Папаня просит вас разобраться, — выдохнуло маленькое существо. Это меняло дело. Если просят, то хочешь — не хочешь, надо идти — разбираться. Значит, дело серьезное. Знают все вокруг — где Мастиф, там кровь льется. Но всегда справедливо льется. Значит, кто-то хочет, чтобы она, жаркая и красная, пролилась; напитала землю, проросла новыми ростками, и снова — в голову, в хмель…
— Поехали, — бросил он через плечо.
Дело, на первый взгляд, было вовсе пустяковым. На дальнем покосе, который обычно делили на всех «по паям», один из косцов скосил больше. Слово за слово — и в ход пошли кулаки, а потом и косы. Схватились за оружие. Александр даже рассмеялся, когда увидел две кучки встрепанных мужиков, настороженно наблюдающих друг за другом через прицелы автоматов и пистолетов. Вокруг — дети, бабы, старики; орут… Как психопаты, ей богу. Начнут стрелять — все лягут, никто не уйдет без стального подарка в свинцовой рубашке. Двое уже лежат. Косами, видно, порезались.