Эволюция
Шрифт:
— Мы словно переместились назад в иные дни, в потерянные неизвестные века прошлого.
Скиф наклонился, чтобы получше разглядеть череп.
И в этот момент всё случилось.
Молодой римлянин, стоявший за Гонорием, сделал шаг вперёд. Аталарих видел, как мелькнула его рука, услышал приглушённый хруст. Брызнула кровь. Гонорий рухнул вперёд, прямо на кости.
Испуганные люди всей кучей бросились прочь. Папак визжал, словно испуганная свинья. Но скиф подхватил падающего Гонория и уложил его на землю.
Аталарих видел, что у Гонория был раздроблен затылок. Он бросился к молодому
— Это был ты. Я видел. Это был ты. Почему? Он был римлянином, как ты, одним из вас…
— Это была случайность, — ровным голосом произнёс молодой мужчина.
— Лжец! — Аталарих ударил его в лицо, потекла кровь. — Кто подговорил тебя сделать это? Галла?
Аталарих хотел снова ударить мужчину, но сильные руки схватили его поперёк туловища и оттащили назад. Пытаясь вырваться, Аталарих смотрел на окружающих.
— Помогите мне. Вы видели, что случилось. Этот человек — убийца!
Но ответом на его просьбы были лишь равнодушные взгляды.
И только тогда Аталарих всё понял.
Всё это было спланировано заранее. Лишь испуганный Папак, и, как подумал Аталарих, ещё и скиф ничего не знал об этом непродуманном заговоре — кроме самого Аталариха, варвара, слишком несведущего в том, какими способами могучая цивилизация может привести в исполнение такой отвратительный заговор. Отказавшись принять епископский сан, Гонорий стал неудобен и готам, и римлянам. Тем, кто спланировал этот глупейший, порочный заговор, совершенно не было дела до удивительных старых костей Гонория; эта прогулка к дальнему побережью расценивалась просто как хорошая возможность привести его в исполнение. Возможно, тело бедного Гонория просто выбросили бы в море, чтобы не везти его для нежелательного расследования в Бурдигалу.
Аталарих вырвался и бросился к Гонорию. Старик, чья разбитая голова ещё покоилась в залитых кровью руках скифа, пока дышал, но его глаза были закрыты.
— Наставник? Ты меня слышишь?
Удивительно, но глаза Гонория затрепетали и открылись.
— Аталарих? — глаза бесцельно двигались в орбитах. — Я слышал это, громкий хруст, словно моя голова была яблоком, которое кусал голодный ребёнок…
— Не разговаривай.
— Ты видел кости?
— Да, видел.
— Это был другой человек на заре времён, верно?
К величайшему удивлению Аталариха, скиф произнёс на вполне понимаемом латинском языке, но с сильнейшим акцентом:
— Человек на заре времён.
— Ах, — вздохнул Гонорий. Затем он так сильно сжал ладонь Аталариха, что тот почувствовал боль.
Аталарих был уверен, что все молчаливые люди вокруг него, люди с востока, готы, римляне — все, кроме скифа и перса, были замешаны в этом убийстве. Хватка ослабла. Последняя дрожь пробежала по телу, и Гонория не стало.
Скиф осторожно положил тело Гонория поверх костей, которые тот обнаружил — костей неандертальца, костей существа, которое мысленно называло себя Стариком — и растекающаяся лужица крови начала медленно впитываться в меловую землю.
Ветер сменился. В пещеру задувал морской бриз, пахнущий солью.
ГЛАВА 16
Густо
Дарвин, Северная территория, Австралия. Н. э., 2031 год
I
В Рабауле последовательность развития событий была подчинена неотвратимой логике, словно огромный вулкан и магматическая камера под ним образовывали какой-то гигантский геологический механизм.
В земле раскрылась первая трещина. В загрязнённое смогом небо поднялось огромное облако пепла, и фонтаном хлынули раскалённые расплавленные породы. Основная масса поднимающегося потока магмы находилась примерно на пятикилометровой глубине, и давление на тонкую лавовую корку Рабаула оказалось слишком большим.
Толчки земли в Дарвине усилились.
Был конец первого дня конференции. Посетители, возвращавшиеся из просторных столовых, собирались в баре гостиницы. Сидя на диване и положив ноги на низкий табурет, Джоан смотрела, как люди брали выпивку, косячки и пилюли, и собирались небольшими группами, возбуждённо переговариваясь.
Делегаты были типичными академиками, думала Джоан, испытывая к ним что-то вроде симпатии. Каждый из них был одет на свой лад — от ярких оранжевых жакетов и зелёных штанов, которые явно предпочитали европейцы из Бенилюкса и Германии, до открытых сандалий, футболок и шорт небольшого контингента гостей из Калифорнии; было даже несколько нарочито поношенных этнических костюмов. Академики были склонны шутить насчёт того, что они никогда не планировали, что им носить, но в действительности в своём «неосознанном» выборе они демонстрировали гораздо больше индивидуальных качеств, чем безлико одетые жертвы моды — например, вроде светской Элисон Скотт.
Сам бар являл собой типичный срез современной потребительско-корпоративной культуры, думала Джоан: каждая стена была мультимедийной и пестрела логотипами, рекламой, новостям и образами из спорта, и все они заявляли о себе как можно заметнее. Даже на подставках под пиво, лежащих перед ней на столе, непрерывным циклом одна за другой проигрывались анимированные рекламы пива. Её словно с головой окунули в море шума. Это было то окружение, в котором она росла всю свою жизнь, если не считать спокойствия на дальних местах раскопок, где работала её мать. А после того жуткого момента у фасада аэропорта — завывания реактивных самолётов, отдалённых хлопков оружейных выстрелов, мрачной механической реальности — она странным образом чувствовала себя не на своём месте. Это непрерывное монотонное гудение было по-своему успокаивающим, но у него была смертоносная способность топить в себе мысли.
Но сейчас цифровые стены бара заполнили образы усиливающегося извержения Рабаула, вытеснив собой спортивные состязания, каналы новостей и даже живую трансляцию работающего марсианского зонда Яна Моугана.
Алиса Сигурдардоттир протянула Джоан газировку.
— Тот молодой австралийский бармен — просто душка, — сказала она. — Волосы и зубы — просто умереть и не встать. Будь я лет на сорок моложе, я бы не стала сидеть на месте.
— Думаешь, люди напуганы? — спросила Алису Джоан, потягивая газировку.