Евпраксия

Загребельный Павел Архипович

Непривычно и страшновато рядом с этим человеком и одновременно будто ждала чего-то от этих встреч, от прогулок под аркадами, от бесед.

Заубуш, которого недвусмысленно прогнали, дабы не постукивал тут по каменным плитам, а стало быть, не подслушивал и не подглядывал, сидел тем временем у Адельгейды, пил старые монастырские меды, болтал непочтительно:

– А все эти разглагольствования не стоят выеденного яйца. Когда-то нас обоих с императором называли кведлинбургскими бабниками. Девок душили, как перепелок. А теперь? Сто тысяч свиней!

Он, конечно, попытался бы приспособить русскую княжну для собственных утех, в которых не знал ни конца, ни меры, но тут сам император прилип к ней, поди знай почему. Барону оставалась Журина; правда, к ней он еще не подступился, но это дело временное. Пока присматривался к императору, никак не мог постичь его поведения. Может, его изменила смерть жены? Может и впрямь хочет хоть как-нибудь развеяться

после траура по императрице?

Но Заубуш лучше иных помнил, как старался когда-то Генрих во что бы то ни стало развязать себе руки. Шестнадцатилетним, по домоганиям и настояниям, против собственной воли Генрих взял в жены Берту Савойскую. Она ему была столь ненавистна, что видеть ее после свадьбы не мог, да и свадьбу отбыл как повинность.

Чтоб обесчестить королеву и добиться потом развода, повелел Заубушу за любое вознаграждение добиться благосклонности Берты. Заубуш, тогда еще двуногий, красивый как дьявол, наводил страх на всех женщин и вызывал затаенные вожделения. Могла ли стать исключением королева? Она назначила Заубушу ночное свидание в своих покоях в королевском дворце. Вместе с ним, как было условлено, пошел и Генрих. На первый стук королева немедля открыла дверь, и Генрих в темноте, чтобы успеть разоблачить изменников, быстро прошмыгнул мимо нее. Тут Берта мигом захлопнула дверь, так и не впустив искусителя, рвавшегося к ней Заубуша. Потом она позвала слуг и велела бить ночного пришельца палками, стульями, чем попало.

– Подлец!
– поучающе говорила Берта.
– Как у тебя явилась наглость оскорбить королеву, у которой столь сильный муж?

– Я твой муж, - кричал, шарахаясь в темноте от беспощадных ударов, Генрих.
– Я - Генрих!

– Не может быть мужем тот, кто, словно вор, крадется к жене. Мой Генрих пришел бы открыто. Бейте его!

Избитый до полусмерти, Генрих вынужден был прикинуться больным и месяц пролежал вдали от глаз людских, пока прошли синяки.

Ныне Берта мертва. Император свободен. Заубуш знал и еще одно: Генрих свободен от вожделений, женщины ему теперь ни к чему. Тогда к чему эти дурацкие хожденья и сиденья под арками, эти разглагольствования с русской княжной.

У Адельгейды неожиданно появилась возможность отомстить Заубушу. Она сразу заметила, как раздражают барона эти загадочные беседы императора с Праксед. Тут и мстить! Поила барона медами, ненавидела его еще больше, звала к себе Праксед, просила ее при Заубуше:

– Проводи его императорское величество по всем тропинкам аббатства...

– Покажи его императорскому величеству монастырский скрипторий...

– Пригласи его императорское величество на вечернюю молитву в монастырскую каплицу...

– Сто тысяч свиней!
– бессильно скрежетал зубами Заубуш. Оторванный от императора, он утрачивал всю свою силу и значение. Становился чем-то похожим на императорских шпильманов Шальке и Рюде, которых только и замечали, когда они развлекали Генриха. Что? Он - барон для развлечений? Еще посмотрим!

Однажды, сидя в каплице, император и Евпраксия услышали позади себя сердитый стук деревяшки и громкое сопение барона. Заубуш наконец устроился на молитвенной скамье. Генрих насмешливо бросил в темноту:

– Ты отважился на молитву, Заубуш?

– Сто тысяч свиней! Где мой император, там и я!

– Почему же опоздал?

– Налаживал свою деревянную ногу.

– Я подарил тебе вместо отрубленной золотую ногу.

– Она слишком тяжела, чтоб ее носить. Тяжелей, чем служба у императора...

Злой шепот и сухой, будто кто-то всыпал в воду пепел.

Императору всегда потребны слушатели. Уста - это власть. Покорность, послушливость - уши. В слушателях у него никогда не было недостатка. Но все - принудительно. А добровольно? Иметь рядом столь независимую молодую женщину, не умея обычными способами сделать ее добровольной сообщницей или хотя бы слушательницей! Это нестерпимо и для простого человека, что ж говорить про императора. Мужчины стремятся найти в женщинах спасение от одиночества, а находят одиночество еще более отчаянное. Вот они и идут от одной к другой - упорно, ненасытно, на ощупь, вслепую, бездумно. А если и такой путь не для него? Что остается? Что было у него, у императора? Дороги, странствия, битвы - вот вся его жизнь. Больше ничего. Осталось только слово "когда-то". Ох, когда-то. Еще совсем недавно. Теперь, теперь... его мужское достоинство, суть его характера теперь в рассказах об этом "когда-то". Излить душу, исповедаться. Никогда не терпел рядом с собой исповедников, гнал их прочь, ненавидел, а тут - словно сам напрашивался на исповедь.

Она же все сводила к шуткам. О прошлом? Не хочу, не хочу. От избытка прошлого люди стареют. Будем говорить о нынешнем? Но ведь нынешнего нет, оно неуловимо. Знает ли император объяснение Алкуина Карлу Великому о разнице в словах saeculum, aevum и tempus?* Откуда знаю Алкуина? Ну, сколько времени было у нее в Кведлинбурге. Какой человек Алкуин? Как лампадка на ветру. Что составляет

свободу человека? Невинность. Что есть вера? Уверенность в том, чего не знаешь и что считаешь чудесным. Что такое корни? Друзья медиков и слова поваров**. Когда-то короли сами учились и заставляли учиться других. Для императора это и не учение - лишь напоминание. Алкуин писал так: "Мы различаем три времени: прошлое, настоящее и будущее. Но, собственно, настоящее для нас не существует, ибо мы имеем только прошлое и будущее. Пока я произношу первый слог слова, второй слог становится для меня будущим. Для бога же нет ни прошлого, ни будущего, есть только настоящее, как он сказал своему рабу Моисею: Ego sum, gui sum***. Но, пускаясь в дальнейшие тонкости, легко заметить, что два слова deus aeternus (вечный бог) сами по себе не вечны, а вечно лишь то, что ими обозначается. Вообще слова, коими говорим, суть не что иное, как знаки воспринятых умом вещей, которые служат для передачи нашего восприятия другим".

_______________

* Saeculum, aevum, tempus - век (поколение), вечность

(тленность), время (пора).

** Из известных диалогов между учеными VIII ст. Алкуином и сыном

Карла Великого Пипином. Такая диалогическая форма обучения была

введена Алкуином в прославленной Палатинской школе.

*** Я тот, кто есть (лат.).

Эта молодка, подумал Генрих, кроме красоты и загадочности, получила в самом деле достаточно свободного времени, чтобы стать еще и мудрой, а вот он владел лишь одним: властью. Борьбе за власть отдал всю жизнь, не имел ничего больше, стал, собственно, не самим собой, а живым воплощением власти, и говорить мог неутомимо и бесконечно о власти, о власти, о власти. Людей утомляют науки, мудрость, возвышенное и необычайное, а больше всего - непоследовательность и неустойчивость. Тянутся люди к устойчивости и уверенности. А устойчивость им обещает лишь сильная власть. Власть же может быть только одна. Двоевластие невозможно и нежелательно. Вот почему или графский и баронский произвол, когда нет законов и нет народа единого, или папа с тысячами исполнителей своей воли и народом, объединенным самою верой, или... или император и при нем народ прочно сколочен воедино государством. Но как раз когда молодой король Генрих воевал с саксонскими баронами, в Риме умер папа Александр II и римский сброд выкричал папой пятидесятилетнего Гильдебранда, невзрачного сына плотника из Родоакума. Двенадцать лет просидел этот человек кардиналом в Латеране*, сотрясал церковь, протащил на папский престол пятерых пап, пока сам не захотел управлять миром. Григорий VII вознамерился создать духовную империю. Он убедился, пристально всмотревшись в мир, что человек, ищущий правду, чтобы жить в правде, стремится к какой-то общности. И вот короли и императоры предлагают ему общность государственную. Но государства погибают, возникают снова, они неустойчивы, их непостоянство бросает тень вообще на властителей, а может, наоборот, ибо опираются на шаткие основания обычной жизни с ее повседневными нуждами. Церковь же способна подняться над всеми, предлагая для опоры бессмертную душу. Государственные мужи ведут преступный торг: жертвуют бессмертной душой взамен мирских возможностей. Нельзя получить на этом свете ничего, что не было б отобрано у кого-нибудь другого. Много забрать можно у того, кто сам владеет немалым. Так поступал император Генрих, собственно, еще не став тогда императором, раз не получил имперской короны от римского первосвященника, еще просто - король. Папа Александр был при смерти, а Гильдобранд тогда уже приказал (неслыханное ранее дело!) королю Генриху (пока еще не императору) явиться в Рим, чтоб отчитаться в своем поведении и оправдаться перед папским трибуналом, если сможет, очиститься от обвинений в симонии(*).

Избранный папой, Гильденбранд стал Григорием VII, он-то не ждал, как дотоле велось, утверждения императорского.

_______________

* Папский дворец в Ватикане.

Он пишет испанским графам, что испанская держава с древних времен есть собственность святого Петра и принадлежит папскому престолу. Он пишет королю Венгрии, что и его государство есть собственность святой церкви с тех пор, как король Стефан передал все права и всю власть над своей церковью святому Петру. Он разрешает французам не подчиняться своему королю, если король не откажется от преступной симонии. Он зарится даже на Русь, "передавая" власть над нею киевскому изгнанному Изяславу - Дмитрию и его сыну при условии, что они станут ленниками папы. На юге он завязывает дружбу с Робертом Гискаром и норманнами, дав их завоеваниям апостольское благословение, которое должно было превратить насилие в право, грабеж - в закон. В Италии он делает своей приспешницей и любовницей Матильду Тосканскую - богатую молодую вдову, она станет со временем проклятьем для Генриха. Он добился власти над Сардинией и Корсикой. Вынудил чешского князя Яромира признать себя вассалом папы. Протянул руку к Анолии, добиваясь вознагражденья за свою помощь Вильгельму завоевателю, к Дании, Ирландии, Апулии и Калабрии, Купии и Провансу, Польше и Далмации, Хорватии и Арагону.