Еврейское счастье военлета Фрейдсона
Шрифт:
Пожалста. Их есть у меня.
— Штурман. Прибор?
— Четырнадцать.
— Что четырнадцать?
— А что прибор?
— Уже ближе, но никак не новый. Никак, — пожал плечами Пешнёв. — Я его уже слышал про Чкалова с Громовым, когда они через северный полюс в Америку летали. — Однако смеяться ему это не мешало. — Удивите нас, товарищ Фрейдсон.
— Я боевой летчик, потерявший память, а вы меня принимаете за артиста разговорного жанра из филармонии, — подпустил я малость обидки.
Капа стала разливать по пиалам новую заварку, разбавляя ее кипятком.
— Ну
— Подумайте, пока мы чай пьем. А то пойдет работа и всем станет скучно, — выдал Сигалов неожиданное резюме. — Сейчас капитан Ципинюк достанет свой любимый альбом и понеслась душа в рай.
— Не буду доставать я альбом, товарищ старший майор, — возразил Сигалову Ципинюк, — Готов побиться об заклад, что у Ариэля Львовича нет ни одной татуировки. Ведь так? — это уже ко мне вопрос.
— Так, — подтвердил я. Тушку, которая мне досталась, я уже успел подобно изучить.
— Ну, вот видите… — обрадовался Ципинюк своей догадке. — Лицо у нашего собеседника правильное, дегенеративно-криминальных признаков не наблюдается. Уши соразмерные и красивые, мочка ярко выраженная. Хороший подбородок. С интеллектом на лице. Нет, не поможет нам и Ломброзо [26] в этом случае.
— Уговорили, — сдался я. — Летчик — штурману: карту дай.
Тот в отрицание: дома забыли.
26
ЛОМБРОЗО Чезаре (1835–1909) — австрийский и итальянский врач-психиатр. Родоначальник антропологической теории в криминалистике. Создатель альбома природных уголовных типов. В СССР его теория подвергалась оголтелой критике со стороны марксистов отрицавших любое генетическое предрасположение к криминалу.
— Вот черт, опять по пачке ''Беломора'' лететь.
Этот анекдот успеха не имел, и комиссия приступила к работе.
— Капочка, что скажешь. С чего начать? — выступил Пешнёв.
— Я думаю, что с тестов…
— Капитолина, — резко перебил ее академик. — Женщина не думает. Женщина чувствует. Сколько раз говорить, чтобы запомнила.
— Виновата, Роман Ароныч, исправлюсь, — потупилась девушка. — Я чувствую, что начинать надо с тестов Роршаха.
— Вот! Вот! — воскликнул Пешнёв и потряс средним пальцем в потолок. — Прислушаемся же к женщине. Женщину чувства не обманывают.
А Капитолина уже достала из сумочки вдвое сложенный лист ватмана с симметричными кляксами.
И началось…
Лучше бы я анекдоты рассказывал.
Ужинать я что-то, сдуру, попёрся в столовую на первом этаже, но там меня быстро наладили обратно в палату. Числюсь я лежачим и мою пайку туда уже нянечки укатили.
Так-то вот. Везде засада.
Сердобольные поварихи предложили чайку хлебнуть, а у меня чай и так разве что из ушей не тек от гостеприимства мозголомов. И не бочковым чайком баловалась
Опять на второй этаж с этим чертовым костылем под натертой подмышкой. Когда только гипс снимут. Все обещают, и обещают… Я уже и тонкую палочку у коменданта нашел-выпросил — под гипсом чесать, а то карандаш больно короткое орудие.
Палата встретила меня привычной Раковской гармонью и новой грустной песенкой.
— Напишет ротный писарь бумагу… — Выводил танкист душевно. — Подпишет ту бумагу комбат. Что честно, не нарушив присягу пал в смертном бою солдат…
Тихонько, стараясь не стучать костылем, прокрался на свою койку, аккуратно смел в два присеста вечную вечернюю пшенку с олифой, а вот остывший чай пить не стал.
— Ты как? — спросил я грустного армяна, когда Раков, наконец, заткнулся.
— Отрезали ступню, — сморщил майор свое мясистое лицо. — Диабет у меня — сказал великий доктор Богораз. Не заживет никогда нога, сказал. Представляешь, ара, по скольким госпиталям отмотал, а ни одна сука кровь на сахар не проверила. А доктор Богораз только глянул на рану и сразу спросил: диабет есть? Не знаю, отвечаю. Меня сразу из операционной выперли, в соседней комнате уложили. Крови из вены откачали полный шприц. Потом через час пришли и сказали: сахара в моей крови столько, что пора раздавать трудящимся на дополнительный паек.
Майор опять сморщился, только что не заплакал.
— Потом еще час ждал, пока операционная освободится. А там быстро — чик и все. И нет ноги. Как не было. Я на столе, а нога в тазу…
— Нет, вы посмотрите на эту ереванскую сироту, — Раков отставил свой баян. — Ноги у него нет. Да по сравнению со мной ты сороконожка…
Видать артиллерийский майор им уже надоел со своей ногой. Это я тут со свежими ушами.
— Так. Хватит препираться, — скомандовал капитан Ракову. — Ты на себя бы посмотрел, когда от наркоза очнулся. Кто вешаться собирался? Вот и прикрой роток.
Раков обиженно замолчал.
— И что дальше, — спросил я.
— Дальше обещал добрый доктор Богораз мне модельный протез. Чтобы я без костылей только с тросточкой ходил как пижон. И службу в горном военкомате на родине посулил. Мне особая мясомолочная диета нужна. И без хлеба. Без сахара. Без винограда.
— А почему в горном военкомате? — не понял я.
— Там баранов пасут. Мясо достать можно. Там родина. На ней всегда легче.
— Понятно. Кто курить идет?
Курить кроме меня никто не пошел.
А Раков опять взялся терзать гармонь, напевая.
— Брала русская бригада галицийские поля и досталось мне в награду два железных костыля…
Что-то сегодня его пробило на душещирание. Хорошо, что в коридоре его не слышно из-за метровой толщины стен. Песни танкист поет хорошие, и голос вроде как есть… только душу выматывают. Особенно после мозголомов.
Они-то по очереди курить выходили, а я нет. Не беседу, а какой-то конвейер устроили они мне. И все с шуточками, с прибауточками. Еврейский анекдот им расскажи. Да не простой, а какой с детства помнишь… А в перерыве…