Еврейское счастье военлета Фрейдсона

Старицкий Дмитрий

— Островская Софья, — напомнил я. — Несовершеннолетняя. Школьница еще. Комсомолка.

— Вот именно, — поддержала меня Васильевна, — раньше он только к блуду девчонок совращал, а теперь они еще и пропадать начали.

— Я разберусь, — снова пообещал Лоркиш.

— Разберитесь уж пожалуйста, — тетя Гадя вышла из-за своего фикуса. — А я вам обещаю, что буду держать это дело на контроле.

— Я понял, — кивнул Лоркиш. — До свидания, товарищи.

Когда чекисты ушли, то собрание со всеми формальностями — соглядатай же у нас пасется высокопоставленный, распустили.

Тетя Гадя, забрав партбилет

и учетную карточку Ананидзе также откланялась, сказав.

— По итогам проверки вашей парторганизации я поставила вам 'удовлетворительно'.

Тяжелый воз с плеч. Причем у всех.

Глядя на удаляющуюся фигурку сурового партийного контролёра, замполитрука коснулся моего рукава.

— Товарищ Фрейдсон, вот вам первое партийное поручение: призовите к порядку ранбольных из вашей палаты, а то они так расхулиганились, что на вашу палату постоянно жалуются. Как еще проверка на них не наткнулась… — И стал, как ни в чем, ни бывало собирать бумаги со стола.

Потом складывать красное сукно партийной скатерти.

В актовом зале остались только комиссар, Коган и я.

Некоторое время молчали, переглядываясь. Никто не хотел говорить слова, которые могли бы повредить в будущем. Наконец Коган разродился.

— А почему от Мехлиса никого не было?

— Потому, что самого Мехлиса в Москве нет, — ответил комиссар. — Он на Волховском фронте у Мерецкова. Но когда вернётся, я доложу ему обо всем. Как тетя Гадя?

— Я с ней еще не говорил. Да и говорить с ней буду не я, — ответил политрук.

Комиссар кивнул. Потом обернулся ко мне.

— Ну, как ты себя чувствуешь, после того как тебя пропустили через бюрократические жернова?

— Спасибо, херово.

— Нет, Саша, ты только посмотри на него. Его можно сказать от расстрела спасли, а он нам такое ''спасибо'' говорит.

— Что ты он него хочешь? — улыбнулся Коган — Еврей. Этим все сказано.

Посмеялись и разошлись.

Палата меня встретила весело.

Раков терзал гармонь, а остальные хором пели. Задорно так, с огоньком.

Гоц-тоц, Зоя, Зачем давала стоя, В чулочках, шо тебе я подарил? Иль я тебе не холил? Иль я тебя не шкворил, Иль я тебе, паскуда, не люби-и-и-и-и-ил.

Теперь понятно, зачем мне дали такое партийное поручение.

8.

Утром с меня сняли гипс. Радости полные штаны. Кто на костылях не шкандыбал, тому не понять. Впрочем, предупредили, чтобы ногу я сильно не нагружал и каждое утро на ЛФК бегал. Больше меня не лечили ничем. Не считать же лечением мензурку дежурной успокоительной микстуры на ночь.

Доктор Туровский меня избегает, и в глаза не смотрит. Чую связано это с его поведением на партсобрании. Сидел он там как мышь под веником в присутствии кота и за Соню не заступился.

Доктор Богораз обходы утренние сократил до минимума на грани приличия. Понятно. В госпиталь стали завозить сильно обмороженных бойцов. Пока еще немного, но правое крыло здания моментально пропахло гноем и мазью Вишневского. То ли ещё будет?

Возможно, с этим связано

то, что ходячим разрешили прогулки в заснеженном госпитальном парке. По часу. Количество гуляющих ограничивалось наличием свободных бараньих тулупов, огромных таких с большим запахом, длиной до земли. Их, как сказали, часовым выдают зимой, чтобы свободно на шинель одевались. Стоять в них хорошо, а вот ходить в полах запутываешься. На лавочке сидеть самое оно. Широкий воротник поднял и только нос наружу торчит. Главное, дышать свежим воздухом ничего не мешало.

Вот туда в парк военврач Костикова принесла мне пакет, который как сказала, привезли в госпиталь с нарочным.

В пакете было приглашение от Президиума Верховного Совета Советского Союза в Кремль на торжественное награждение. Форма одежды предписывалась парадная. И во мне сразу заиграл синдром невесты — где это все взять?

Выручил как всегда Коган.

— Ари, у тебя в Москве комната. Неужто, там нет в шифоньере парадного комплекта формы? Ни за что не поверю.

Крашеная мелом на клею госпитальная ''эмка'' неторопливо переехала мост через Яузу и, вскоре, развернувшись на площади Разгуляй выехала на улицу Радио. О чем не преминул нам сообщить водитель — пожилой старшина, чем-то неуловимо похожий на актера Бабочкина в роли Чапаева. И звали его, кстати, Василий Иванович.

Москва выглядела странно. Неуютно. Высокие двухметровые сугробы перемежались с не менее высокими баррикадами, посередине которых был оставлен проезд для транспорта между рядами сваренных из обрезков рельсов ''ежей''.

У моста и на площади тянулись вверх тонкие стволы малокалиберных зениток, около которых копошились молодые девчата в серых шинелях. Зенитки были обложены по кругу мешками с песком.

Пропустили на перекрестке десятка три молоденьких девчат в военной форме, которые несли к месту его запуска в небо, придерживая, чтобы не улетел, серо-серебристый аэростат заграждения, похожий на толстую рыбу. Сбоку от них вышагивал командир — слегка хромающий и опирающийся на толстую самодельную трость. Девки все от мороза румяные казались красавицами в самом цветении юности.

— Повезло мужику, — ухмыльнулся Василий Иванович, когда они прошли перекресток и освободили нам путь. — В цветнике-малиннике служит.

— Кто-то же должен и тут служить. Почему не он? — философски отозвался Коган.

Все окна в домах крест-накрест заклеены полосками белой бумаги.

Прохожих было мало. А вот очередей у магазинов, хлебных и керосиновых лавок много. Длинных. Большинство в очередях женщины.

У большого магазина ''Гастроном'' на Разгуляе очередей не было совсем. Зато стоял на входе швейцар в золотых галунах, как в ресторане.

— Коммерческий, — кратко ответил на мой вопрос Василий Иванович. — Тут карточки не отоваривают, а цены непмановские. Водка почти как на барахолке стоит. Зато есть почти всегда.

Вроде немного проехали, а навстречу попалось по очереди пять пеших и три конных патруля. Конные патрульные отличались белыми полушубками, белыми же барашковыми финскими шапками и автоматами поперек груди. Пешие ходили в шинелях, суконных ушанках, валенках и отличались очень длинными винтовками, что казалось, они своими игольчатыми штыками вот-вот заденут провода.