Европа-45. Европа-Запад
Шрифт:
Осталась последняя попытка. Если уж и это не поможет— тогда конец всему. Последняя попытка заключалась в том, чтобы поговорить начистоту. Он ведь ничем не рискует. Свидетелей не было. Своего и без того незавидного положения ухудшить он не мог. Но зато мог выпытать до конца взгляды своего противника.
— Я буду молиться за всех, кто введен в заблуждение...— поспешил заверить его Гйотль.
— То есть? — Отдаленное любопытство, едва уловимая нотка заинтересованности послышалась в голосе полковника. Надо воспользоваться этим любопытством до конца. Не слезать же с коня, на которого с таким трудом взобрался! Не следует менять лошадей посреди переправы через реку,
— Я считаю, что этот трибунал в Нюрнберге — величайшая бессмыслица всех времен! — выпалил Гйотль.
— На вашем месте я бы говорил точно так же.
— Нет, это не просто состояние аффекта, как вы изволили выразиться в начале нашей встречи. Это мое глубокое впечатление. Нюрнберг — непоправимый политический просчет западных союзников. Когда-нибудь, несколько лет спустя, вы сами это поймете, если не хотите понять сейчас. Трибунал — это политический обман и софистика. Нет, никогда не было и быть не может такого права, по которому судили бы целое государство с его аппаратом, судили бы министров, генералов, армию, промышленников. Вспомните прецеденты из истории. Было время — хотели судить Наполеона, но здравый смысл тогдашних руководителей государств-победителей не допустил этого беззакония. Собирались судить нашего кайзера Вильгельма Второго,— весь христианский мир восстал против этого во главе с папой. Теперь взялись за национал-социалистов. И за что, спрашивается? За то судить, что они хотели доказать свое право на существование? Разве это не ошибка? И разве главное основание Нюрнбергского трибунала — так называемые преступления национал-социалистов? Отнюдь нет. Просто никто не желает признать, что главное здесь — страх победителей, которым самим придется отвечать перед мнением всего мира за те руины, в какие они превратили Германию. Да плюс еще шум, поднятый коммунистами. Большевики жаждут мести. Они живут этим чувством. И горе нам, европейцам, если мы поддадимся этой азиатской идее мести. Вы помните, что сказал Монтескье о европейцах? Он писал, что европеец — это человек, который хочет быть свободным, или человек, который по крайней мере стремится к этому... Мы перестанем быть свободными с той самой минуты, когда трибунал в Нюрнберге утвердит, что над волей народа стоит право.
— Вы действительно доктор? — спросил полковник, который, казалось, пропустил мимо ушей всю эту страстную тираду Гйотля.
— Да. Венского университета.
— Это прекрасно.
— Я не совсем понимаю вас. Какое это имеет отношение...
— Вы сможете дать прекрасные показания трибуналу. Ибо я не сомневаюсь, что судьям союзников в Нюрнберге придется столкнуться с проявлениями невероятной интеллектуальной убогости, когда они будут допрашивать всяких там эсэсовцев и гестаповцев. Поэтому легко можно себе представить наслаждение, с которым будет слушать трибунал такого высокообразованного человека, как вы.
— Вы просто насмехаетесь надо мной!
— Ничуть.
— К чему же тогда весь этот разговор?
— Видите ли, я хотел просто вас предупредить, что не все из того, что вы знаете, может заинтересовать трибунал...
Наконец-то! Полковник раскрывался нехотя, исподволь, как устрица, раскрывающая створки своей раковины, если на нее брызнуть чем-нибудь кислым. Но все же раскрывался!
— Охотно выполню все ваши указания. Я знаю, что при вашей порядочности могу надеяться на поддержку.
— Пока что обещаю не я — обещать должны вы, и только вы один!
Пока что. Он сказал «пока что» — это уже неплохо. Гйотль начал даже забывать о самолете. Вернее, он не мог, конечно, забыть о нем, но, во
— Вы привезли в Альтаусзее некоторый багаж,— закинул удочку полковник.
— Да. Целую машину фальшивых банкнот.
— Это меня мало интересует, считайте — совсем не интересует. Хотя матрицы для печатания фальшивых фунтов целесообразнее было бы передать мне. После войны это будет уже криминалистика — печатать фальшивые банкноты. Зачем вам становиться еще и фальшивомонетчиком?
— Если хотите, я могу передать вам матрицы. Услуга за услугу.
— Напоминаю: я ничего не собираюсь вам обещать.
— Кроме этого я привез сюда много золота.
— Золото меня тоже мало интересует. Я честный солдат, моя цель — служить королю и Британии, а не наживаться.
— У меня никогда не было никаких сомнений в вашей порядочности, полковник.
— Как же тогда прикажете понимать ваши слова о золоте?
— Просто я перечисляю все, что привез сюда, вернее, то, чем тут распоряжался.
— Вы могли бы упомянуть о золоте в конце разговора.
— О чем же мне тогда говорить? О картинах? О ценных гобеленах? О коллекциях миниатюр?
— Что лежит на дне озера Теплитц? — быстро спросил полковник.
— Десятка два ящиков, набитых фальшивыми фунтами стерлингов.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно.
— Тогда чем же объяснить смерть всех тех, кто случайно или намеренно оказывался на озере, а иногда только вблизи него?
— К сожалению, я не специалист по утопленникам.
— Там были не утопленники, а убитые.
На войне погибли миллионы людей, и никто не интересовался причинами их смерти.
— Но ведь теперь войны нет.
— Есть ее остатки.
— Вот об остатках-то мне и хотелось бы узнать у вас.
— К сожалению, ничем не могу вам помочь, полковник.
— Хорошо. Охотно допускаю, что вы говорите правду, убеждая меня, якобы на дне Теплитцзее покоятся ящики с фальшивыми банкнотами.
— Можно проверить мои слова. Прикажите достать со дна озера хотя бы один ящик, и вы убедитесь, что я говорю правду.
— Повторяю: я верю вам. Не будем возвращаться к истории с затопленными ящиками. Тем более что никто об этом не знает, даже американцы не догадываются. Пускай это будет нашей маленькой тайной. Когда-нибудь мы сможем открыть ее миру. Не так ли?
— Вполне с вами согласен.
— Но, мой дорогой доктор Гйотль, нет ли у вас еще ка-кого-нибудь багажа в своем распоряжении? Я имею в виду незатопленный багаж.
Гйотль слегка заколебался.
— Вы злоупотребляете своим положением, полковник...— сказал он наконец. — Требуете от меня всего, ничего не обещая взамен. Согласитесь, что это не совсем по-джентльменски. Мы с вами в прежнее время встречались как люди высокой коммерции. А вот то, что вы теперь от меня требуете, коммерцией никак не назовешь. Не так ли?
— И все же?.. — понукал его полковник.
— Я должен получить от вас кое-какие гарантии. Терять мне нынче нечего, вы должны это понимать,— развязно заявил он.
— Какие гарантии вам нужны?
— Если уж действительно я вынужден буду выступать свидетелем на трибунале...
— Тут ничего не поделаешь: вы — свидетель обвинения. Для этого я и приехал сюда. Это мой последний долг перед Британией.
— Отлично. Но, как я уже говорил, у свидетелей могут быть различные судьбы. Одних освобождают сразу же после их показаний, других — причисляют к обвиняемым. Обещайте мне, что я буду только свидетелем обвинения и что меня отпустят из Нюрнберга опять сюда, в Бадаусзее.