Европа. Борьба за господство
Шрифт:
Стратегические ресурсы придавали Священной Римской империи дополнительный вес на европейской политической сцене. Эти ресурсы были настолько велики, что, как считалось, могли решить исход противостояния между Габсбургами и Валуа, между христианами и турками. В начале семнадцатого столетия население империи составляло пятнадцать миллионов человек (в Испании только восемь). Лишь население Франции с ее шестнадцатью – двадцатью миллионами было больше. Если опираться исключительно на цифры, живая сила Германии представляла собой значительный источник пополнения армии; что касается качества бойцов, умения германских наемников, особенно служивших в тяжелой коннице, были общеизвестны. Немцы составляли костяк войск Вильгельма Оранского, боровшегося с испанцами. К 1600 году многие испанцы верили, что голландцы больше зависят от своих германских союзников, а не от англичан. [59] Сама Испания тоже полагалась на военные ресурсы Священной Римской империи; с конца шестнадцатого до середины семнадцатого столетия за счет этих ресурсов были укомплектованы три четверти «испанской» пехоты, воевавшей во Фландрии. Империя (по крайней мере, ее западные районы) также отличалась немалым богатством, имелись процветающие купеческие сообщества в Кельне, Франкфурте и других городах. Демографический, военный и экономический потенциал Священной Римской империи был настолько велик, что один шведский политик предупреждал в конце Тридцатилетней войны: «если какой-либо потентат обретет абсолютную власть в этой области, все соседние страны будут вынуждены признать свое подчиненное положение». [60]
59
О
60
Quoted in Osiander, States system of Europe, p. 79.
Священная Римская империя вдобавок имела принципиальное идеологическое значение – как в Европе, так и за пределами христианского мира. Император, по крайней мере, теоретически, стоял выше всех прочих европейских монархов. Поэтому некоторые наиболее амбициозные европейские государи – например, Карл V, Франциск I и Генрих VIII – открыто рвались к императорскому титулу, а другие, как Генрих II Французский, пытались добиться того же тайком. Даже правители турок, такие как Мехмед и Сулейман Великолепный, претендовали на «римское наследие», доказывая тем самым, кстати, «евроцентричность» ориентации османов. Самым важным было то, что именно император мог мобилизовать ресурсы государства (в согласовании с имперским сеймом). Таким образом, европейским странам следовало или завладеть императорским титулом, или не допустить, чтобы тот достался врагу.
Даже мусульманин Сулейман Великолепный предпринимал упорные попытки присвоить германское имперское наследие. Он постоянно подчеркивал монотеизм ислама, велел изображать себя на портретах с западными символами власти – короной и скипетром, а фоном избирать зрелища наподобие коронации Карла в качестве «римского короля». [61] В двадцатых и тридцатых годах шестнадцатого столетия венецианский советник помог Сулейману устроить в Венгрии и в занятых османами районах Австрии пышные публичные праздники в западном стиле, чтобы произвести впечатление на местных жителей. До некоторой степени Сулейман преуспел: прозвищем «Великолепный» его наделили не мусульмане, а европейцы. У султана к тому же имелись немалые основания претендовать на императорский титул. Многие немецкие князья полагали, что «германские свободы» лучше защитят турки, а не Габсбурги. [62]
61
G"ulru Necipog lu, ‘S"uleyman the Magni cent and the representation of power in the context of Ottoman – Habsburg – Papal rivalry’, The Art Bulletin, 71 (1989), pp. 401–27, especially pp. 411–12. 412
62
Goffman, Ottoman Empire and Early Modern Europe, pp. 107–8. Важность Центральной Европы и Средиземноморья: Metin Kunt and Christine Woodhead (eds.), S"uleyman the Magnificent and his age. The Ottoman Empire in the Early Modern world (London, 1995), pp. 24 and 42–3. 43
Для Габсбургов корона Священной Римской империи была полезным инструментом удержания стремившихся к самостоятельности земель. В конце пятнадцатого и начале шестнадцатого столетия Максимилиан использовал титул для мобилизации Германии против Франции в ходе Итальянских войн. Его преемник Карл V тоже не сомневался в ценности короны Карла Великого. Накануне своего избрания на престол он заметил: «Это огромная и великая честь, затмевающая любые иные титулы в нашем мире». [63] А вот в руках французов корона Священной Римской империи сулила роковой исход, ибо помещала земли Бургундии в опасный «сэндвич» между Францией и Германией. Также императорский титул мог предоставить решающее преимущество в сфере ресурсов и живой силы. «Если мы ими пренебрежем, – заявил канцлер Габсбургов Меркурино Гаттинара, – империю передадут французам, которые не преминут воспользоваться такой удачей; они приложат все силы и испробуют ради этого все средства, и тогда не удастся сохранить ни австро-бургундские земли, полученные в наследство, ни иберийские королевства». [64] Поэтому в 1519 году, когда проходили выборы императора, Карл потратил огромные средства на подкуп германских князей и добился в конце концов желанного результата. [65]
63
Quoted in Karl Brandi, Kaiser Karl V. Wenden und Schicksal einer Pers"onlichkeit und eines Weltreiches (Munich, 1959), p. 78.
64
Quoted in John M. Headley, ‘Germany, the Empire and Monarchia in the thought and policy of Gattinara’, in Lutz (ed.), Das r"omisch-deutsche Reich, p. 18.
65
Henry J. Cohn, ‘Did bribes induce the German electors to choose Charles V as emperor in 1519?’, German History, 19, 1 (2001), pp. 1–27.
Став императором Священной Римской империи, Карл V провозгласил себя главой христианского мира и надеялся стать руководителем объединенной и миролюбивой Европы. В 1519 году Гаттинара, обращаясь к Карлу, торжественно произнес: «Бог своей милостью возвысил тебя над всеми христианскими государями, сделал тебя самым величайшим правителем со времен раздела империи, созданной Карлом Великим, и дозволил тебе править монархией с целью возвращения всего мира под руководство одного пастыря». Карл и его министры неоднократно подчеркивали, что проводят политику, направленную «как на благо империи, так и на благо Испанского королевства». [66] Однако Карлу не удалось ни убедить, ни заставить германских князей признать его преемником сына Филиппа. Тот наследовал Карлу на испанском троне, а императорский титул достался австрийским Габсбургам. Тем не менее испанские Габсбурги продолжали сотрудничать с императором. Императорская корона оставалась весомым атрибутом власти Габсбургов на европейской политической сцене.
66
Headley, ‘Germany, the Empire and Monarchia’, in Lutz (ed.), Das r"omisch-deutsche Reich, pp. 15–33, especially pp. 18–19 (quotations pp. 16 and 22).
Это обстоятельство объясняет и одержимость французов императорским титулом. В конце пятнадцатого столетия Карл VIII опасался, что император Максимилиан рано или поздно найдет применение обширным ресурсам германского политического содружества в ущерб Франции. Карл также стремился сам стать императором и в обоснование своих притязаний даже чеканил монеты с убедительной надписью «Carolus Imperator». [67] Два десятилетия спустя Франциск I, считавший себя законным наследником Карла Великого, предпринял неудачную попытку выиграть выборы 1519 года в соперничестве с Карлом V. Франциск утверждал, что просто «возвращает себе должное» и что отнятие у Габсбургов короны Священной Римской империи поможет прорвать враждебное окружение: «Причина, которая побуждает меня стать императором, есть моя воля помешать Габсбургу взойти на престол. Если же Габсбург добьется этого, то, располагая обширными владениями и повелевая столькими князьями, он… без сомнения… вынудит меня уйти из Италии». Кроме того, Франциск полагал, что императорский титул даст ему право руководить христианским миром, и потому подчеркивал свое «намерение… вести войну с турками более решительно». [68] А в первой половине семнадцатого столетия наставник Ришелье отец Жозеф писал, что основная цель [Тридцатилетней] войны заключается в том, чтобы расстроить планы испанцев по превращению «империи в наследственное владение Австрийского дома» и помешать «их стремлению
67
Matthias Schnettger and Marcello Verga (eds.), Das Reich und Italien in der Fr"uhen Neuzeit (Berlin and Bologna, 2000). О стычке между Максимилианом и Карлом: Hermann Wies ecker, Kaiser Maximilian I. Das Reich, "Osterreich und Europa an der Wende zur Neuzeit (Munich, 1975) (quotation p. 50). О “мессианских” амбициях Карла: Haran, Le lys et le globe, pp. 39–40.
68
Quoted in Heinrich Lutz, ‘Kaiser Karl V., Frankreich und das Reich’, in Lutz et al., Frankreich und das Reich im 16. und 17. Jahrhundert, pp. 7–19 (quotation p. 13).
69
Quoted in William F. Church, Richelieu and reason of state (Princeton, NJ, 1972), p. 287.
Англия также всерьез интересовалась короной Священной Римской империи. На выборах 1519 года английский король Генрих VIII конкурировал с Франциском и Карлом. Само возникновение его кандидатуры отражало намерение восстановить власть англичан во Франции и обрести широкие полномочия на европейской политической сцене. Генрих прекрасно помнил традиционные французские упреки: дескать, англичане подвластны воле римского папы, в то время как Франция не подчиняется никому. Титул императора Священной Римской империи был необходим и для того, чтобы подкрепить претензии на французский престол, и для укрепления дипломатическим путем своего положения в Германии, которая угрожала Франции с востока. Возвращение во Францию, другими словами, пролегало через Германию. Императорский титул также увеличивал шансы фаворита английского короля кардинала Томаса Уолси занять папский престол; по этой причине Генрих VIII жестко осудил идеологию Лютера. [70] Английский монарх получил некоторую поддержку в Германии – его сторону принял Максимилиан, который отчаянно противодействовал французам и не был уверен в том, что кандидат Габсбургов будет подходящим выбором. Генрих выборы проиграл, но интересно предположить, что произошло бы, добейся он титула императора и стань Генрихом VIII не только Английским, но и Германским и сумей его преемники сохранить этот титул. Английская форма правления в этом случае могла бы распространиться по всему континенту – ведь Кале был представлен в английском парламенте и даже Турнэ во Фландрии, на короткий срок занятый англичанами, отправлял своих делегатов в Вестминстер. [71] История Британской империи могла сложиться иначе, а Европа могла бы «британизироваться» куда сильнее.
70
Stella Fletcher, Cardinal Wolsey. A life in Renaissance Europe (London and New York, 2009), pp. 61–2.
71
C. S. L. Davies, ‘Tournai and the English crown, 1513–1519’, Historical Journal, 41 (1998), pp. 1–26, especially pp. 11–12.
Эти геополитические «узоры» усугублялись (но все-таки не подвергались фундаментальной трансформации) различными религиозными и политическими учениями, которые сотрясали Европу с середины пятнадцатого по середину семнадцатого столетия. В 1517 году немецкий монах Мартин Лютер прибил к двери Виттенбергской церкви свои девяносто пять тезисов, направленных против коррупции и ошибок Римской католической церкви. [72] Эта «Реформация» являлась не религиозным переворотом, а протестом против внутренних беспорядков и внешних вторжений в империю. Лютер, Ульрих фон Гуттен, Андреас Осиандер и другие реформаторы были крайне обеспокоены наступлением османов и потому неоднократно призывали к борьбе с оружием в руках «против иноверцев». [73] Они стремились всколыхнуть германскую «нацию» через духовное преображение и считали, что покаяния и молитвы очистят империю от грязи и скверны, которые ослабляют ее перед лицом нависшей угрозы с востока и запада. Учение Лютера нашло отклик не только у образованных людей, но и у населения сельской местности (особенно на востоке и западе), которое видело в Реформации шанс освободиться от гнета крупных землевладельцев, а также возможность преобразовать государство и восстановить германскую национальную «честь в Европе». Крестьянская война, вспыхнувшая через несколько лет, была не локальной «жакерией», а отражением народного стремления к участию в жизни нового «рейха». [74] С другой стороны, многие германские князья усмотрели в протестантстве защиту от императорской власти, инструмент расширения своих привилегий, а также способ улучшить свое материальное положение за счет захвата церковных земель.
72
Euan Cameron, The European Reformation (Oxford, 1991), pp. 99–110.
73
John W. Bohnstedt, The in del scourge of God. The Turkish menace as seen by German pamphleteers of the Reformation era (Philadelphia, 1968), pp. 12–13 and 23–5.
74
Dieter Mertens, ‘Nation als Teilhabeverheissung: Reformation und Bauernkrieg’, in Dieter Langewiesche and Georg Schmidt (eds.), F"oderative Nation. Deutschlandkonzepte von der Reformation bis zum Ersten Weltkrieg (Munich, 2000), pp. 115–34, especially pp. 117–18 and 125–32. Также: Klaus Arnold, ‘“… damit der arm man vnnd gemainer nutz iren furgang haben”… Zum deutschen “Bauernkrieg” als politischer Bewegung: Wen – del Hiplers und Friedrich Weigandts Pl"ane einer “Reformation” des Reiches’, in Zeitschrift f"ur historische Forschung, 9 (1982), pp. 257–313, especially pp. 296–307 on imperial reform plans.
Политический аспект также оказался решающим фактором реформации в Англии в тридцатых годах шестнадцатого столетия. Наследник мужского пола был важен не столько для стабильности Англии – где наследовать могли и женщины, – сколько для притязаний Генриха на Францию и Священную Римскую империю, где, согласно салическому закону, женщинам возбранялось претендовать на престол. Когда папа римский отказался расторгнуть текущий брак Генриха, чтобы тот получил возможность жениться на Анне Болейн, английский король порвал с Римом. Позже Генрих захватил церковные земли, что позволило ему не только укрепить власть в государстве, но и финансировать армию для действий на континенте. В ответ на франко-габсбургскую католическую угрозу Генрих на юге Англии возвел грандиозные береговые фортификации, оплаченные разграблением секуляризованных монастырей и даже воздвигнутые из камней снесенных соборов, тем самым как бы подчеркнув тесную связь между реформацией в Англии и защитой страны.
Реформация способствовала появлению «культуры вероисповедания» и возникновению европейской национальной и транснациональной общественности, озабоченной религиозными вопросами, дипломатией и общим благом. [75] Жителям Северной, Северо-Западной и Центральной Европы проповедовали, пели гимны, раздавали и продавали памфлеты, распространяли среди них незатейливые богословские гравюры на дереве. В последующие несколько десятилетий разнообразные формы протестантизма были приняты потентатами по всей Германии (особенно на севере и востоке), а также в Нидерландах, Англии, Шотландии, Скандинавии и во многих общинах Польши, Венгрии и Богемии. Появились новые «фронты» не только в политике, где это уже было привычным делом, но и между странами. К существовавшему единству христиан в борьбе против турок и единомыслию республик против тиранов добавилось содружество протестантов в борьбе против католиков (и наоборот).
75
Andrew Pettegree, The Reformation and the culture of persuasion (Cambridge, 2005), especially pp. 185–210; R. W. Scribner, For the sake of simple folk. Popular propaganda for the German Reformation (Cambridge, 1981); and Peter Lake and Steven Pincus (eds.), The politics of the public sphere in Early Modern England (Manchester and New York, 2007), especially pp. 1–30.