Европейские мины и контрмины
Шрифт:
Императрица молчала. В ее глазах светилась радость.
– Если начнется война, – сказал граф спокойно, – Франция будет разбита, Италия займет Рим.
– Вы полагаете, что Франция будет побеждена? – спросила Евгения.
– Французская армия не готова, – отвечал граф. – План маршала Пиля едва начал приводиться в исполнение, а в этом вопросе вся Германия пойдет за Пруссией. – Я убежден, понимай император, что люксембургский вопрос поведет к войне, то не поднимал бы его, не решался бы на опасную игру с целью прижать Пруссию к стенке своим fait accompli 14 .
14
Свершившимся
Императрица поникла головой и погрузилась в размышление.
– Вы правы, – сказала она наконец, – в настоящую минуту нельзя начинать войны, следовательно, нужно устранить этот люксембургский вопрос. Но как это сделать?
– Опасность заключается в секретности переговоров, – отвечал Риверо. – Выступив со свершившимся фактом и встретив противодействии Пруссии, Франция неизбежно должна будет отстаивать свою честь, и война станет неизбежной. Можно устранить опасность, дав Пруссии случай высказать свое мнение, пока еще Франция может с честью отказаться от переговоров.
– Но как это сделать? – спросила Евгения.
– Устроить так, чтобы в Берлине как можно скорее узнали о переговорах. Повторяю еще раз, что, по моему твердому убеждению, Наполеон не должен заходить слишком далеко, встретив решительное сопротивление Пруссии.
– Но такое сообщение о деле, которое составляет французскую государственную тайну, – промолвила императрица нерешительно, – не может исходить отсюда.
– Ваше величество может не беспокоиться, – отвечал Риверо с едва заметной усмешкой. – Скромность французского кабинета не подвергнется никакому нареканию. – Итак, вы разделяете мое мнение, что люксембургские переговоры опасны и что, в интересах самой Франции, нужно прекратить их и не доводить дела до крайности?
Императрица с минуту посмотрела пристально на графа, который ожидал ее ответа.
– Мне кажется, – сказала она наконец, – что я не могу не согласиться с вами.
– Этого довольно, – отвечал граф. – Действовать предоставьте мне.
– Что же вы предпримете? – осведомилась Евгения с некоторым испугом и опасением.
– Государыня, – сказал граф с поклоном, – солнце ниспосылает свет и теплоту и будит дремлющий зародыш в земле, но не спрашивает, как он образует в таинственной работе ствол, листья и цветы.
Императрица кивнула головой, обворожительно улыбнувшись. Потом встала.
– Дерево, вырастающее из ваших сердца и головы, граф, – сказала она, – может принести только добрые плоды священному для нас обоих делу. Я очень рада познакомиться с вами и надеюсь продолжать знакомство. Мне всегда будет приятно видеть вас у себя в мои понедельники, но если появится надобность сообщить мне что-нибудь в другой день, то я с удовольствием приму вас – ведь мы союзники.
И государыня протянула ему руку.
Граф наклонился и почтительно припал к ней.
– Ваше величество всегда увидит меня, когда нужно будет сообщить хорошую новость
Риверо быстро и уверенно подошел к двери, поклонился еще раз и вышел из салона.
– Замечательный и необыкновенный человек, – проговорила императрица, задумчиво смотря ему вслед. – Аббат Бонапарте прав, этот граф твердый и гибкий, как толедский клинок. Но сохранить вечный мир с Германией, которая хочет вытеснить и унизить нас? Нет! – воскликнула она громко, притопнув по мягкому ковру. – Нет, в этом ему меня не убедить! Но, как бы то ни было, надо устранить люксембургский вопрос. Я не хочу, чтобы он увенчался успехом и мы удовольствовались этим скудным вознаграждением, не хочу также и того, чтобы он привел к войне, ибо граф может оказаться прав, а если мы будем побеждены, – прошептала Евгений, в задумчивости опустив голову, – тогда настанет конец…
И несколько минут она стояла неподвижно.
Потом позвонила.
– Герцога Таше де ла Пажери! – последовало ее распоряжение вошедшему камердинеру.
Глава четвертая
Граф Риверо спустился по большой лестнице и вышел из обтянутого белой и синей материей с золочеными копьями подъезда. По знаку стоявшего там императорского лакея подъехал экипаж графа, простое купе, запряженное двумя безукоризненными лошадями; лакей в темно-синей ливрее с тонкими золотыми шнурами открыл дверцу и накинул на плечи своего господина плащ, лежавший в экипаже.
– К маркизе Палланцони! – крикнул граф, садясь, и карета быстро покатила: оставила двор Тюильри, проехала по улице Риволи, площади Согласия, улице Руаяль, повернула у бульвара Мадлен налево, к церкви Святого Августина, и достигла большой площади, которая находится у этой новой и красивой церкви, в начале бульвара Мальзерб.
Здесь карета остановилась у большого красивого дома; граф вышел из экипажа и легкими шагами поднялся по широкой лестнице, устланной ковром.
У высокой стеклянной двери первого этажа он позвонил, и ему открыли почти сразу.
– Маркиза у себя? – спросил граф лакея в светло-синей с серебром ливрее.
– Маркиза в своем будуаре, – отвечал тот. – Она никого не велела принимать, но графа, конечно, примет. Я доложу о вас камеристке.
И с той почтительной услужливостью, какую оказывает друзьям и близким дома прислуга, тонко понимающая отношения своих господ, лакей открыл дверь, и граф вошел в богатый, но просто и с большим вкусом убранный салон, наполненный благоуханьем множества цветов, которыми были украшены две большие жардиньерки, стоявшие у окон.
Риверо медленно ходил по этому салону, уткнув в пол задумчивый взгляд.
– Императрица помышляет о мщении, – говорил он сам себе, – хочет уничтожить возникающую Германию… Думает принести тем пользу церкви. Ошибается… надобно разрушить ее замыслы! В настоящее время она должна помочь мне устранить люксембургский вопрос, но за ней следует наблюдать – она станет поддерживать в императоре мысли о решительной войне с Германией, а влияние ее велико.
Послышался шум отодвигающейся двери, красивая белая ручка приподняла портьеру, и женский голос произнес: