Европейское воспитание
Шрифт:
Его брат подождал минуту и спросил:
— Ты все-таки послал ее?
— Я — собака. Слышишь, Стефек? Грязный пес, вот кто я такой…
— Не изводи себя. Одним грязным псом больше, одним меньше, что это меняет?
Зося шла больше двух часов. Она держалась середины дороги — маленький черный муравей на снегу. Часового она заметила издали. Зажав винтовку между коленями, солдат бил себя руками в грудь, чтобы согреться. Метрах в пятидесяти от дороги Зося увидела грузовик: перед ним стоял пулемет с двумя солдатами, лица которых закрывали шерстяные шлемы. Часовой прервал свои упражнения и схватил винтовку.
—
— Не затрудняй себя, Liebling [69] . Я говорю по-немецки.
Она угодливо улыбнулась.
— Я уже три года общаюсь с немецкими солдатами… Можно было кое-чему научиться!
Солдат рассмеялся. Он развернулся к грузовикам и прокричал:
68
Запрещено… Пошла, пошла!
69
Любимый (нем.).
— Слышите, я нашел девицу, которая нас согреет.
Подошел второй часовой. Это был пожилой человек с угрюмым лицом и шелушащимся от мороза носом. Он осмотрел Зосю с ног до головы и сплюнул:
— Они тут все сифилитички.
— Эта вроде бы здоровая, — заметил первый солдат. — И молодая.
— Еще ни о чем не говорит. В Бельгии я заразился от пятнадцатилетней шлюхи, а недавно Колюшке загремел в госпиталь из-за одной потаскухи, которой не исполнилось и четырнадцати. Карточка есть?
— Да.
— Покажи!
Зося вынула карточку из кармана.
— Вроде бы в порядке, — не глядя, сказал первый солдат.
— М-да, — сказал старший. — Но я сомневаюсь. В этой грязной стране… — Он харкнул. — Эх, была не была! Какая, в конце концов, разница? Подхватишь заразу — пошлют обратно в тыл. А мне ничего другого и не нужно. Так не хочется ехать на фронт.
— Мне тоже. Сколько ты хочешь за один Stoss? [70]
70
«Палка» (нем.).
— Мне не нужно денег. На них ничего не купишь. Вот если бы у вас были консервы…
Младший солдат рассмеялся.
— А у нее губа не дура. Такая нигде не пропадет!
— Мы дадим тебе одну банку консервов за двоих.
— Этого мало.
— И спросим друзей, может, они тоже захотят. Мы скажем им цену: по банке с носа.
— Ладно.
— Надо бы спросить сержанта, может, он тоже не прочь, — сказал старший. — Он очень любит это дело, и потом, если будет заодно с нами, то, в случае чего, покроет.
— Я не хочу после сержанта. Это опасно. В Бельгии…
— Мы будем первыми.
Он повернулся к Зосе.
— Подожди там, в кустах. Мы через час сменяемся. Мы сами тебя найдем. Потом станем между грузовиками, там
— Ладно.
…Она ждала. Ждала, сидя на пеньке. Она думала о том, что сказал ей старший Зборовский: «Последний раз». Но она в это не верила. Не бывает «последнего раза» для страданий, а надежда — всего лишь уловка Господа, помогающая людям выносить все новые и новые страдания. Она ждала. Время текло медленно, воздух был жестким и холодным, как лед, каркали вороны, и небо было серым. Ей хотелось малого: любить, есть досыта и находиться в тепле, и она спрашивала себя, почему так трудно любить и не умирать от голода или холода? Намного важнее найти ответ на этот вопрос, думала она, чем знать все то, чему ее ровесниц учат в школе: что земля круглая, что она вертится и как правильно пишется: Chrzeszczy chrzaszcz wtrzcinie.Она ждала. Она смотрела на деревья и завидовала их жесткой коре; подумала о матери и поняла, что забыла ее лицо, подумала о Янеке, и у нее в ушах зазвучал его голос. «В Сталинграде люди сражаются за то, чтобы войны больше не было». Но она уже знала, что это неправда: люди сражаются не за идею, а просто против других людей, сила солдата не в гневе, а в безразличии, и после всех цивилизаций остаются только руины…
— Вот она! — сказал чей-то голос.
Солдаты с любопытством рассматривали ее.
— Чур я первый!
— Сифилитичка? Вот бы она оказалась сифилитичкой! Моя Фрида предпочла бы, чтобы я жил с сифилисом, чем умер с Железным крестом.
— А она недурна.
— Мне плевать.
— Пропустите. Вот моя банка, мясо первого сорта! Уговор дороже денег!
— Я даю две банки и прохожу два раза.
— Выше жопы не пукнешь.
— Где мы станем?
— Между грузовиками, там спокойнее.
— Снег на дворе.
— Может, дождемся весны?
— Мы сюда шутить пришли или сношаться?
— Пошли со мной, — сказал первый солдат.
Она пошла за ним. Грузовики были сбиты в кучу, как стадо овец. Солдат снял шинель и расстелил ее на снегу.
— Иди сюда. А ты мне нравишься.
— Правда?
— Правда.
— Значит, ты хочешь, чтобы я пришла еще.
— Да. Приходи завтра. Только не поздно. Мы уходим.
— Я могу прийти еще и послезавтра.
— Послезавтра мы уходим.
— Я могу прийти утром.
— Мы уходим на рассвете.
— Бедный Liebling,бедный Liebling.Она закрыла глаза и запрокинула голову. «Только бы ничего не почувствовать, только бы ничего не почувствовать…» Но она чувствовала ледяную землю под спиной, чувствовала ногти и кулаки, мявшие ее со всей ненавистью, какую нелюбящие мужчины способны вкладывать в свои ласки. Она слышала крики воронья, негромкую брань и шум ветра. Она ничего не говорила. И не плакала. Это было похоже на голод и холод, это было похоже на войну.
Один раз она все же спросила:
— Много еще осталось?
— Четыре парня.
— Дай мне сигарету.
— Ты с ума сошла, это запрещено.
— Почему?
— Грузовики начинены взрывчаткой. Это новая хитрость, для ракет. В Сталинград, понимаешь… Этого хватит, чтобы все взлетело на воздух.
— Да ну?
— Говорю же тебе… Когда едешь на таком грузовичке, от страха ни жив ни мертв! Малейшее столкновение — и не успеешь даже побледнеть…