Excelsior
Шрифт:
— Уж этому я тебя хорошо научил, постоять за себя. Так что за первый этап я спокоен. Второй тоже не должен вызвать особых сложностей, ты умеешь думать и рассуждать, а это важнее любых зазубренных знаний. То, что ты замкнут, тоже может обернуться плюсом, скажем, агенту-следователю излишняя болтливость и общительность совсем ни к чему. Ну а дальше — как себя проявишь. Во всяком случае, без куска хлеба не останешься, применение твоим способностям всегда найдут.
После этого я уже недолго сопротивлялся, собрался с духом, поехал в город и там, на почте, заполнил стандартный бланк запроса в приёмную
Заполнение анкеты доставило мне немало весёлых минут. Я хотел, чтобы пан Вышински помог с ней разобраться, но он настоял, что я должен сделать это самостоятельно, иначе потом могут возникнуть проблемы. Впрочем, ничего сложного там и не было, просто пришлось долго и нудно читать вопросы, отвечать на них, решать логические задачи, опять отвечать на те же самые вопросы, но иначе сформулированные. Ни во времени, ни в источниках информации никто претендента не ограничивал, но договор сразу же предупреждал, что отличия в психопрофиле, выявленные в процессе обучения и не согласующиеся с анкетой, могут послужить причиной для снижения статуса курсанта. Об отчислении речи не шло, поскольку раз поступив в Академию, ты уже не распоряжался собой довольно долгий период времени, не год и не два ты обязан был работать на Федеральное правительство.
После заполнения анкеты я занялся изучением договора. Пункты содержали стандартные соглашения о то, что я не имею права быть отчисленным или уволенным, иначе, как по болезни, что я обязан работать по своему профилю не менее пятнадцати лет после окончания Академии в том статусе, который будет мне присвоен. Отказ от выполнения означает полное отсутствие всяческих пособий в будущем и поражение в правах. И так далее и тому подобное. После внимательного прочтения мне оставалось только старательно нарисовать свою подпись на последней странице.
Закончив этот титанический труд, я заполнил заявление, запечатал всё в прилагаемый пакет с оплаченной пересылкой и отправил его обратно, опять-таки посетив городскую почту, для надёжности.
И вот пять дней назад на моё имя пришло короткое письмо, где меня извещали, что я внесён в списки претендентов и должен в указанное время на указанной площадке сесть в специально присланный челнок, который заберёт всех желающих с этой планеты. Правда, вполне может оказаться, что я буду единственным. Самим фактом прибытия к челноку я подтверждаю своё намерение, а неявка приравнивается к расторжению контракта и невозможности повторить заявление в ближайшие три года. Всё кратко и ясно.
Так что сейчас я трясся в басе, в последний раз впитывая проносящиеся за окном знакомые и надоевшие пейзажи, вдруг ставшие родными, стараясь запомнить их такими навсегда.
До этого мне не приходилось бывать на речной станции, поэтому я подошёл к киоску, где пожилой мужчина торговал местными газетами и спросил:
— Скажите, где швартуются ховеры?
Мужчина подозрительно осмотрел меня и решил, что я достоин ответа.
— Вон там, где турникеты. Только сначала тебе придётся
— Мне не нужен билет.
— Конечно, каждый так и норовит пролезть на ховер. Только там всегда дежурит полицейский, так что ничего, парень, у тебя не выйдет.
Я ничего не ответил, поблагодарил его и пошёл прями к турникетам.
Действительно, когда я прошёл мимо считывателя, ничего не приложив к его глазку, меня тут же дёрнул за рукав один из дежурных.
— Эй, ты билет покупать собираешься?
— У меня вот это, — я протянул дежурному письмо-предписание.
Тот долго морщился, вчитываясь в текст, потом долго пытался понять, что же такое он прочитал, а когда понял, то отшатнулся от меня, как от заразного.
— Ты это, к старшему подойди, — он махнул рукой в сторону пристани, торопливо сунув листок мне обратно.
Я уже сам увидел пристань, с маячившими вдоль неё тремя некогда белыми ховерами, оборудованными салоном на тридцать человек и открытой верхней палубой. Мне очень захотелось оказаться там, наверху, полюбоваться степенной Астой, а она здесь почти два километра шириной.
Прямо возле сходней прогуливался бородатый мужчина в мундире и форменной фуражке, к которому я и направился. Он сразу понял смысл показанной ему бумаги, видимо, ему уже приходилось видеть такие.
— Собрался в Академию, малыш? — он внимательно смотрел мне в глаза.
— Да, — твердо, насколько мог ответил я.
— Серьёзное решение, малыш. Не мне тебя отговаривать, думаю, ты сам всё взвесил и обдумал. Насколько понимаю, ты хочешь попасть на посадочную площадку к приходу челнока?
— Да, и мне важно не опоздать. Челнок простоит только до вечера.
— Это понятно… тебе нужно на «Азалию». Пойдём, я провожу тебя, — и он зашагал, не оглядываясь, вперёд.
«Азалией» оказался крайний левый ховер, самый новый и чистый из всех. Бородатый человек что-то тихо сказал вахтенному, потом махнул мне рукой, и мы поднялись на ту самую верхнюю палубу, где мне так хотелось оказаться.
— Ну, малыш, желаю удачи, — он хлопнул меня по плечу и ушёл.
Впервые в жизни я находился в дороге. Ощущение оказалось странным, приятным, возбуждающим и уже заранее утомительным. Мне хотелось быть уже там, возле челнока, а не тащиться по реке несколько часов. Впрочем, слово «тащиться» к ховеру совсем не подходило, он мог нестись над спокойной водой очень и очень быстро, быстрее можно было добраться только на авиетке, но на неё моё предписание не распространялось, а денег, как я уже упоминал, у меня не было совсем.
Не успел я освоиться, как на палубу поднялся молодой человек, лет двадцати пяти.
— Ты, что ли, Стоянов? Покажи-ка свою бумагу! Ага, Стоянов Клим, тыр-пыр, туда-сюда… В Академию, говоришь, собрался? Молодец! — неожиданно завершил он свою тираду.
— Это почему? — переспросил я, ожидая подвоха.
— Да потому, что в этом болоте ты единственный, кто решил уйти в нормальный мир, к нормальной жизни. За последние пять лет никто с нашей планеты не пытался завербоваться. Мне вот решимости не хватило, я только иллюзию свободы себе создаю, когда управляю «Азалией». Вроде как вся река — моя. А ты — молодец.