Эйнштейн (Жизнь, Смерть, Бессмертие)
Шрифт:
"В Центральной Африке существовало небольшое племя - говорю "существовало" потому, что читал о нем давно. Люди этого племени давали детям имена Гора, Пальма, Заря, Ястреб. Когда человек умирал, его имя становилось запретным (табу), и приходилось подыскивать новые слова для горы или ястреба. Понятно, что у этого племени не было ни истории, ни традиций, ни легенд, следовательно, оно не могло развиваться - чуть ли не каждый год приходилось начинать все сначала. Многие американцы напоминают людей этого племени... Я прочитал в журнале "Ньюйоркер" потрясающий репортаж о Хиросиме. Я заказал по телефону сто экземпляров журнала и роздал моим студентам. Один потом, поблагодарив меня, в восторге сказал: "Бомба чудесная!.." Конечно, есть и другие.
Далее Эйнштейн упомянул об отказе от логики, от разума, от рационализма как о фатальной опасности.
Речь идет не об неизбежной эволюции логики, о ее парадоксализации, об изменении самого разума (его "углублении в самого себя"), об эволюции рационализма. Речь идет о логике в целом, которой угрожают алогические прорицания. "Дважды два - четыре" противостоит фразе, приведенной в романе Германа Гессе "Игра в бисер": "Сколько будет дважды два, должны решить не ученые, а господин генерал..." Речь идет о рационализме, противостоящем иррационализму и деспотизму.
Трагедия Эйнштейна и трагедия неклассической науки состоит в разрыве между рационалистическим духом науки и иррациональным характером ее применения. Философские выводы науки, ее эмоциональный аккомпанемент, ее моральные эквиваленты обосновывают претензии разума на суверенитет, неклассическая наука направлена против иррационализма и неизбежно переходит от идеала космической гармонии к моральной и социальной гармонии. Но использование выводов науки, особенно тогда, когда эти выводы кристаллизуются в определенную рецептуру и как бы отделяются от ищущего разума, пронизанного спинозовским amor intellectualis, могут быть использованы в интересах воинствующего иррационализма, тянущего историю вспять от идеалов общественной гармонии. Поэтому для Эйнштейна борьба против атомной угрозы была частью общей борьбы против общественной неправды.
279
Общественная и моральная непримиримость характерна для многих подлинных ученых. Служение науке требует такой независимости, последовательности, честности и смелости, которые в общем случае несовместимы с моральными компромиссами. Житейский и общественный оппортунизм часто бывает прологом идейного оппортунизма в науке и полного или частичного отказа от подлинно научных поисков. Но если для всех ученых научные и этические критерии переплетены, то у Эйнштейна, как это уже говорилось, они были слиты.
Поэтому он глубже, чем кто-либо другой из естествоиспытателей его поколения, переживал трагедию военно-агрессивного применения науки. Именно глубже, потому что непосредственные участники изготовления атомной бомбы пережили катастрофу в Хиросиме, быть может, острее и болезненнее. Для Эйнштейна речь шла не только о ряде ядерных исследований, в которых он, собственно, и не участвовал, а о науке в целом. С другой стороны, деятельность атомных учреждений США была наиболее рельефным выражением зависимости науки от иррациональных сил. Тот же демон иррационального выглядывал из протоколов всякого рода совещаний в военном ведомстве, в промышленных корпорациях и в зависимых от них университетах и институтах. Этот демон теперь не проклинал науку, но он заставлял науку служить ему. С вершин абстрактной мысли, где Эйнштейн чувствовал себя в своей стихии, было видно, что наука в целом попала в тяжелую зависимость от кругов, чуждых и враждебных бескорыстному служению истине. Для Эйнштейна наука была синонимом свободной мысли, служащей чему-то надличному и рациональному. Наука служит практическим интересам, не изменяя своему рациональному смыслу и выявляя этот смысл наиболее полным образом, если практические интересы состоят в рациональном, основанном на разуме и науке, а следовательно, на истине и справедливости, переустройстве общества и природы. Практика рационального, гармоничного общества - основа свободного и гармоничного развития, рациональной мысли. Интересы антагонистического строя враждебны истине и служат для науки внешними для нее, принудительными условиями.
280
Милитаризация науки и агрессивный курс внешней политики заставили Эйнштейна
"Создавали военные базы во всех пунктах Земли, которые могут приобрести стратегическое значение. Вооружали и усиливали потенциальных союзников. Внутри страны в руках военных сосредоточилась невероятная финансовая сила, молодежь была милитаризована, производилась тщательная слежка за лояльностью граждан, особенно государственных служащих, с помощью все более внушительного полицейского аппарата. Людей с независимой политической мыслью всячески запугивали. Радио, пресса и школа обрабатывали общественное мнение" [10].
10 Einstein, Ideas and Opinions, p. 159-160.
Выступления Эйнштейна против проверки лояльности продолжались и позже. В мае 1953 г. к нему обратился за советом Вильям Фрауэнгласс, учитель из Бруклина. Он был вызван в комиссию по расследованию, его обвиняли в поддержке интернациональных культурных связей. Фрауэнгласс отказался давать показания о своих политических взглядах. Это грозило ему множеством бед. Получив письмо Фрауэнгласса, Эйнштейн в мае направил ему, а в июне 1953 г. опубликовал в газете следующий ответ:
"Дорогой мистер Фрауэнгласс!
Проблема, вставшая перед интеллигенцией этой страны, весьма серьезна. Реакционные политики посеяли подозрения по отношению к интеллектуальной активности, запугав публику внешней опасностью. Преуспев в этом, они подавляют свободу преподавания, увольняют непокорных, обрекая их на голод. Что должна делать интеллигенция, столкнувшись с этим злом? По правде, я вижу только один путь - революционный путь неповиновения в духе Ганди. Каждый интеллигент, вызванный в одну из комиссий, должен отказаться от показаний и быть готовым к тюрьме и нищете. Короче, он должен жертвовать своим благополучием в интересах страны. Отказ от показаний не должен сопровождаться уловками... Он должен быть основан на убеждении, что для гражданина позорно подчиниться подобной инквизиции, оскверняю
281
щей дух конституции. Если достаточное число людей вступит на этот тяжелый путь, он приведет к успеху. Если нет - тогда интеллигенция этой страны не заслуживает ничего лучшего, чем рабство" [11].
11 Ibid., p. 33-34.
Вернемся к противопоставлению спинозовской традиции изоляции от мира и лейбницевской традиции непрерывного участия в мирских делах.
Для Эйнштейна характерно единство спинозовского "телескопического" и лейбницевского "микроскопического" взгляда на мир. В классической науке постижение общих закономерностей бытия в уединенных размышлениях и изучение деталей мира, неотделимое от вмешательства в дела мира, идут рядом, оплодотворяя друг друга. Они связаны с двумя критериями: внутреннего совершенства и внешнего оправдания теории и могут реализовываться в какой-то мере изолированно. В неклассической науке они связаны гораздо ближе и тесней. Здесь постижение деталей все время сталкивается с парадоксальными фактами, которые находят рациональное объяснение в рамках преобразованной общей схемы мироздания.
Соответственно, изоляция от мира оказывается поисками нового мира, новой его картины, новых интегральных принципов бытия. Соответственно, "ученый-отшельник" становится активным преобразователем мира.
Фундаментальный динамизм неклассической науки меняет отношение поисков космической гармонии к борьбе за социальную гармонию, отношение постижения сущего к реализации должного, отношение науки к морали, научных идеалов к общественным. К этой проблеме мы вернемся в третьей части книги. Сейчас отметим только, что указанная проблема - не биографическая; это переход от биографии к истории. Причем не простой отбор биографических данных, обладающих историческим значением, оказавшихся ступенями общего поступательного движения науки. Нет, ощущение космической гармонии и воциальной гармонии, соединение объяснения сущего с реализацией должного включает исторический процесс в содержание индивидуальной жизни, делает это содержание бессмертным. К этим понятиям и проблемам мы сейчас и перейдем.