Фабиола
Шрифт:
— Какой каприз овладел тобою, что ты велел вынести все статуи — лучшее украшение виллы?
— Дитя мое, — сказал старик кротко, — какую пользу приносили эти статуи?
— Не везде надо искать одной пользы, прекрасное потому и полезно, что оно прекрасно. Что ты сделал с этими дивными произведениями искусства?
— Боги и богини, — отвечал старик улыбаясь, — погибли под железным молотком кузнеца: их разбили вдребезги.
Фабиола стояла пораженная. Разбить молотком дивные произведения искусства казалось ей варварством.
Так, наверное, решим и мы
Хроматий не мог объяснить всего этого Фабиоле; он старался отделаться общими словами.
— Да ты стал настоящим варваром, — сказала Фабиола с удивлением и досадой, — чем ты можешь оправдать свой ужасный поступок?
— Я состарился, дитя мое, и сделался умнее. Я пришел к убеждению, что Юпитер и супруга его Юнона никогда не существовали, а если и существовали, то были такие же боги, как мы с тобой, — ну, я и счел за лучшее отделаться от изображения этих богов.
— Да я сама не верю ни в Юпитера, ни в Юнону, — сказала Фабиола, — но сохранила бы статуи как произведения искусства.
— Да, если б их можно было сохранить только как произведения искусства; но когда обязывают поклоняться им как богам, приносить им жертвы, чтить их, то это дело другое.
— Зачем в таком случае ты их не продал?
— Чтобы другие не поклонялись им, как богам. Я бы счел это за преступление.
— Так зачем же, — приставала Фабиола, — виллу твою называют и теперь «виллой статуй»?
— Я хочу переименовать ее и назвать «виллой пальм».
— Премилое имя, — сказала Фабиола, не улавливая намека Хроматия, понятного только христианам.
Мученики у первых христиан обыкновенно представлялись с пальмой в руках, и до сих пор сохранилось выражение: «он принял пальму мученичества». На вилле Хроматия жили христиане, и все они молились Богу, чтоб Он дал им силу и мужество умереть бестрепетно.
Хроматий и Фабиола сели на скамью в уединенном месте сада. Фабиола сказала:
— Знаешь ли, о твоей вилле ходят странные слухи...
— В самом деле? Какие же? — спросил Хроматий.
— Говорят, что у тебя проживает множество никому неизвестных людей, что ты никого не принимаешь,
— Ну что ж! Это весьма лестно для меня, — сказал Хроматий.
— О, это еще не все. Говорят, что вы все отказываетесь от пищи и удовольствий, что вы даже морите себя голодом.
— В самом деле? Так в публике интересуются мной... Странно! Пока на моей вилле давались обеды, пиры и ужины, пока сюда съезжались щеголи, пока целые ночи напролет музыка, болтовня, песни не давали спать соседям, обо мне никто ничего не говорил. Теперь, когда я живу тихо, спокойно, уединенно, в небольшом кругу людей, мне близких, но тихих и скромных, мною стали интересоваться! Странное дело.
— Однако какой же образ жизни вы ведете? — спросила Фабиола.
— Мы проводим время, стараясь развить в себе лучшие качества человека. Мы встаем так рано, что я не хочу назвать тебе часа, чтобы не испугать тебя, и исполняем наши религиозные обряды. После этого все мы принимаемся за занятия: кто читает, кто пишет, кто работает в саду и в доме. В назначенные часы мы собираемся опять и читаем вслух книги, которые просвещают ум и смягчают сердце, или слушаем поучения тех, которые взяли на себя труд руководить нами. Мы едим только плоды, рыбу и овощи — и отказались от мяса, но я тебя уверяю, что не сделались от того угрюмее, напротив!
— Я думала, что Пифагорова система вышла из моды. Впрочем, нет худа без добра, и, живя так скромно, вы скопите себе большие капиталы.
— Не думаю; мы решили, что в продолжение зимы должны снабдить бедных одеждой и пищей, так, чтобы во всей округе не осталось ни одного человека, который бы терпел холод и голод. Все наши капиталы пойдут на это.
— Признаюсь, это так великодушно с вашей стороны!
– сказала Фабиола, — но уж вы не удивляйтесь, если вас поднимут на смех или осыплют бранью. О вас будут говорить... да скажут, что.... что...
— Что скажут? Говори! — спросил Хроматий.
— Не сердись, пожалуйста, я не хочу оскорблять тебя, а только предостеречь. Я знаю, что про вас говорят уже, что вы... христиане! Могу тебя уверить, что я с негодованием отвергла это обвинение и горячо заступилась за вас.
Хроматий улыбнулся.
— Зачем же негодовать, дитя мое?
— Потому что знаю тебя, знаю Тибурция Зою и Никострата, приехавших к тебе, и уверена, что вы не можете принадлежать к людям, которые... которых... ну, которые совершают преступления и так злы, жестоки и низки.
— А ты читала хотя бы одну христианскую книгу? — спросил Хроматий. — Знакома хотя бы с одним христианином? Знаешь, чему учит христиан, так всеми презираемых и преследуемых, их религия?
— Конечно, не знаю, дай знать не хочу! — воскликнула Фабиола с запальчивостью, точно она боялась узнать что-нибудь такое, против чего не могла бы устоять и сама. — Я не желаю знать, чему верят рабыни, привезенные с Востока. К тому же все знают, что христиане люди дурные. Их потому все и презирают.
— Да кто «все»?-спросил Хроматий.