Фабрика грез Unlimited

Баллард Джеймс Грэм

– Тогда поговорите с отцом Уингейтом. Я знаю, что все это чушь, но не могу придумать, кто бы еще мог вам хоть немного помочь.

– Сегодня утром отец Уингейт передал свою церковь мне.

– Зачем? Что, по его мнению, будете вы с ней делать?

– Может быть, проведу брачную церемонию. Особого рода.

Мириам с нервным смехом отвела мои руки от своей груди, словно опасаясь, что я сию же секунду превращу ее в тысячегрудую Диану.

– Как странно. Знаете, Блейк, школьницей я часто мечтала выйти замуж в самолете – думаю, я влюбилась в одного летчика, когда мы с родителями делали пересадку в Орли. Мне почему-то жутко нравилась идея свадьбы в воздухе, в десяти милях от земли.

– Мириам, я найму самолет.

– Снова? К слову сказать, Старк – летчик. В некотором роде. Как и вы.

– Но не настоящий.

– А вы –

настоящий?

Я уже восстановил силы после долгого плаванья и без труда мог бы вскинуть ее на руки и положить на кровать. Но я думал о другом, о своей мечте полета. Действительно ли у Мириам была детская фантазия выйти замуж в воздухе, или это – мое внушение? Тошнотворно красное солнце коснулось ее волос, деревьев в парке, травы на заливном лугу, даже моей крови, орошая все тайные возможности наших жизней. Я хотел совокупиться с Мириам Сент-Клауд в свободном полете, провести ее холодными коридорами неба, проплыть вместе с ней по этой речушке до моря, утопить токи нашей любви в исполинском дыхании океанских приливов…

– Блейк!

Мириам пинала меня ногами, вырывалась и судорожно хватала воздух; сумев наконец высвободить руки, она замолотила меня по лицу твердыми, как дерево, кулачками. В ее глазах застыл неподдельный ужас. Затем она метнулась к двери, а я осторожно пощупал свои остро саднящие губы, смутно осознавая, что начал было выдавливать жизнь из легких этой женщины – как то было и с ее матерью.

Потом я сидел голым в кресле с высокой спинкой и смотрел в окно, на освещенную закатным солнцем реку, на светло-вишневую воду, в которой я резвился в бытность мою китом, когда мое ладное ловкое тело было одето в пену, подобную кружевным брыжам шекспировских актеров. Меня тревожила совсем не моя недавняя попытка задушить Мириам Сент-Клауд, а то, что мне уже не хотелось вырваться из Шеппертона. Я чувствовал нечто вроде долга перед здешними жителями, словно я и вправду стал их пастырем. Неведомые силы, спасшие меня из самолета, обязали меня, в свою очередь, спасти этих мужчин и женщин от жизни в их крошечном городке и в узких пределах, установленных их душам телами и разумами. Некоторым образом спасение из «Сессны», чей утонувший призрак смутно белел в темной воде прямо под этим окном, открыло мне доступ в реальный мир, таящийся за завесой каждого цветка и перышка, каждого листа и ребенка. Мои сны, где я летал птицей среди птиц, плавал рыбой среди рыб, были не снами, но реальностью, для которой этот дом, этот городок со всеми его обитателями были, в свою очередь, сном.

По мере того как вечерний воздух остужал мою разукрашенную синяками грудь, я ощущал, как сила изливается из моего тела, заполняет реку и парк. Мне было досадно, что я испугал Мириам, – я хотел сделать ее вместилищем моей преобразующей похоти, чтобы наш брак был не насилием, но коронацией. Я смотрел на нимб, возжегшийся вокруг «Сессны»; некие микроскопические существа из теплых тропических вод пересекли океаны и поднялись по Темзе, чтобы даровать мне свой свет.

А что до трупа в «Сессне», этот нафантазированный мною утопленник больше меня не пугал. Я даже радовался его вызову, единоборству между нами за главенство в этой реке и этом городе.

Всю ночь напролет шеппертонцы прогуливались по берегу. Они смотрели на листву парка, сиявшую в темноте подобно лесу, вплотную подступившему к окраине некоего тропического города. Отец Уингейт ходил и ходил по краю фосфоресцирующей воды, обмахиваясь все той же соломенной шляпой. Он уже оправился после нашей утренней конфронтации и теперь патрулировал побережье, чтобы никто не потревожил мой покой. Я опять чувствовал присутствие своей новой семьи – первой для меня настоящей семьи. Все вместе они воодушевляли меня исполнить мое предназначение, лучшим образом распорядиться доставшимися мне силами.

И все же утром, когда экономка принесла мне поднос с едой, я не смог даже притронуться к приготовленному ею жаркому. Прожив без крошки во рту уже более двух суток, я испытывал лишь один голод – алчбу к плоти себе подобных. И я хотел взять эту плоть не израненным ртом, но всем своим телом, всей своей ненасытной кожей.

Глава 17

Языческий бог

На следующее утро, утро моего третьего дня в Шеппертоне, я начал работать в клинике

доктора Мириам. Шагая по парку, я размышлял, что при всем своем почтении ко мне и моим мессианским галлюцинациям, она подобрала мне работу сугубо черную, подсобную – я должен был прибирать коридоры и приемную, исполнять мелкие поручения сестер и санитарок. Одеваясь после сна, я совсем было решил отказаться и от этой работы и посвятить все свое время изучению Шеппертона, однако нежная озабоченность миссис Сент-Клауд, сокрушенно кудахтавшей над моим нетронутым завтраком, быстро поколебала мою решимость. Она смотрела на меня с чуть заторможенной улыбкой, словно все еще под действием успокоительного, принятого ею вчера на ночь. Может быть, я представлялся этой женщине ее маленьким сыном, плодом ее чресел от мертвого мужа? Я и сам представлял себя ее сыном и вспоминал о нашем недавнем соитии с некоторым смутным осуждением. Стоя у окна, я смотрел, как она беседует внизу с разносчиком. Откровенный интерес миссис Сент-Клауд к этому молодому мужчине смущал меня, я почти чувствовал себя ею отвергнутым. Она его за что-то хвалила, поминутно кладя руку ему на плечо. Судя по всему, я внес в пригородную жизнь этой далеко не юной дамы новое, совершенно неожиданное измерение.

Как бы там ни было, ночной сон и сверкающий вокруг день вернули мне твердую уверенность в себе. Мне льстил солнечный свет, сопровождавший меня среди деревьев, как прожектор, следящий за каждым шагом знаменитости. Кроме того, клиника представлялась мне идеальным местом, чтобы затаиться на время, пока мой мозг сориентируется в обстановке – особенно если он пострадал от временной утраты памяти или внутреннего кровоизлияния – и сумеет понять истинный смысл всех последних событий. Вполне возможно, что все эти странные видения и сдвиги пространства-времени вызваны самым тривиальным тромбом, засевшим где-то в глубинах больших полушарий. Ослепительный блеск травы и цветов вызывал у меня острое возбуждение, мой мозг чувствовал себя неуютно схожим с напряженно звенящей нитью умирающей электрической лампочки.

Поднимавшееся за моей спиной солнце словно выплескивало своими лучами реку, превращая парк и заливной луг в ретинальную заводь. Вода вибрировала тысячами рыб, стайки плотвы и щук сновали вокруг утонувшей «Сессны», словно подбирая забытые крохи моего сна. Я шагал среди деревьев, ловя руками огненные пылинки. Около теннисных кортов я перешел на бег, пришпоренный ослепительной волной света. Белые разделительные линии парили в нескольких дюймах от покрытия, словно порываясь оторваться и унестись в небо, как призрачная рамка дисплея, отображающего показания приборов на лобовом стекле самолета. Тяжело дыша, я привалился к стволу джакаранды, крайне неожиданной в умеренном климате. Ее листья вразрыв полнились озаренным соком, каждый воронкообразный цветок окружил себя нимбом. Олени лениво бродили в молодой березовой поросли, грызли электрическую кору. Когда я их окликнул, глаза прекрасных животных ярко сверкнули, словно кто-то поставил им всем контактные линзы.

Солнце бредило наяву, с восторгом пируя испанским мхом, обильно свисавшим с ветвей мертвых вязов. Деревянистые щупальца лиан вились вокруг миролюбивых каштанов и платанов. Выплеснувшиеся из земли лилии превратили заурядный английский парк в подобие ботанического сада, захваченного и за одну ночь наново засаженного неким свихнувшимся садоводом.

Я перескочил клумбу алых тюльпанов, проросшую гигантскими папоротниками и мхами-печеночниками. Чуть не прямо из-под моих ног вскарабкался в воздух попугай ара. Он полетел, стряхивая с желто-зеленых крыльев хрупкие панцири света. Пятьюдесятью ярдами впереди шла на работу Мириам Сент-Клауд, окруженная трепетанием иволг и волнистых попугайчиков, юный врач, навещающий по вызову безбрежно плодородную матерь-природу. В восторге от встречи с Мириам, я ничуть не сомневался, что приготовил всю эту обильную жизнь специально для нее.

– Мириам!

Я пробежал между припаркованными машинами и остановился перед ней, гордо указывая на буйную, сверкающую листву, – страстный любовник, подносящий букет.

– Мириам, что случилось?

– Все вокруг словно наглотались какого-то зелья. – Мириам кидала плоды шиповника в маленькую, с пушистым хвостом, обезьянку, висевшую на ветке каштана. – Ара, волнистые попугайчики, теперь вот мартышка – интересно, чем еще вы нас порадуете? – Она сунула руки в карманы белого халата и шагнула ко мне. – Вы прямо какой-то языческий бог.