Фабрика офицеров
Шрифт:
— То, что вы мне сейчас сообщили, мой милый друг, небезынтересно. Я займусь этим делом из дружеских чувств и любви к вам. Сколько бутылок сможете вы, как вы сказали, выделить в настоящее время?
— Двадцать? — спросил осторожно Ротунда.
Капитан утвердительно кивнул. На первых порах с него было достаточно. Он не был мелочным. В конце концов ему нужно было этот свалившийся на него случай принять к разбирательству даже без всякого гонорара.
— Дальнейшие подробности позже, — прошептал он и полностью отдался пению.
После богослужения капитан имел более подробную беседу с господином
— Поскольку, — сказал Катер, — если хочешь кому-либо помочь, никогда нелишне иметь подробную информацию.
— Вы не можете себе представить, господин капитан, — заверил Ротунда, — как я вам благодарен. Я уверен, что это досадное происшествие попало действительно в надежные руки.
— В этом вы можете быть уверены, мой дорогой. Разбирательство подобных щекотливых случаев является одной из моих специальностей.
— Мой дорогой капитан Ратсхельм, — промолвил подчеркнуто любезно Катер, — мне искренне жаль нарушать ваш воскресный отдых, но что поделаешь!
— Прошу вас, дорогой господин Катер, — со сдержанной вежливостью ответил Ратсхельм, — без церемоний! В какой-то мере мы ведь всегда находимся на службе, не правда ли? Чем могу быть полезным?
Капитан Ратсхельм посмотрел с легким сожалением на книгу, которую перелистывал. Это был словарь, и Ратсхельм в своем исследовании как раз дошел до слова «империя». Это было понятие, которое в различных словосочетаниях занимало более двенадцати страниц: «имперский порядок», «имперская академия», «имперская прокуратура», «имперское гражданство», «имперская трудовая повинность», «имперские автострады» и так далее. Ратсхельм с сожалением отложил импонирующий ему имперский словарь в сторону.
— Я, право, не знаю, как начать, — продолжал Катер с деланным смущением. — Дело в том, что предмет, о котором я хочу вам доверительно сообщить, не касается непосредственно моей сферы деятельности. Но помимо службы имеется еще и долг товарищества, и его я не могу нарушить.
— Я ценю это в весьма высокой мере, — заметил Ратсхельм.
— Я был уверен в этом, — с благодарностью и признательностью продолжал Катер. — Разрешите мне быть полностью откровенным.
И капитан Катер рассказал о своем посещении церкви, которое представил как полуслужебную обязанность. Он подробно остановился на том, что его служба требует быть своего рода связующим звеном между органами военного училища и гражданскими учреждениями и лицами в городе. Он убедительно просил при этом Ратсхельма терпеливо выслушать его.
Катер таким образом добился того, что Ратсхельм начал проявлять признаки нетерпения. Он стал нервничать и беспокоиться. И когда Катер заметил это, он решил, что пора переходить к делу: разгром кабачка, разгон гостей, нанесенные в большом количестве членовредительства, угрозы гостеприимному хозяину, пение непристойных песен.
— И все это совершило учебное отделение «X».
— Немыслимо, — промолвил Ратсхельм с возмущением. — Вы, вероятно, ошиблись, господин Катер!
— Я никогда не ошибаюсь, — возразил Катер с убежденностью, — в том числе и на этот раз.
— Совершенно немыслимо, — повторил Ратсхельм. — Речь не может идти о всем отделении
— Вы имеете в виду обер-лейтенанта Крафта? — спросил с живостью Катер.
— Я не вправе делать какие-либо категорические утверждения, — промолвил твердо Ратсхельм, но тут же добавил: — Мне кажется, вы обнаружили зерно истины. Но как могло случиться, что целое учебное отделение приняло участие в этом скандале? Как раз в нем имеется несколько превосходных молодых людей — прекрасные будущие офицеры.
— Мне жаль, но это было так. Почти все отделение «X», по меньшей мере около тридцати человек, — подтвердил Катер безошибочно.
Ратсхельм смущенно покачал головой. Такое количество сразу не могло попасть под плохое влияние. Если это соответствует действительности, то под большое сомнение ставилась вся учебная и воспитательная работа самого капитана Ратсхельма, его деятельность как начальника потока.
— Итак, — промолвил с удовлетворением капитан Катер, — я оставляю вас наедине с вашими проблемами. Вы, надеюсь, будете меня держать в курсе событий. Я со своей стороны настоятельно советую разобрать это дело возможно скорее, так как в противном случае потерпевший может передать его полиции. И тогда скандала не избежать. А чем это грозит, вы знаете.
— Невероятно, — сказал капитан Ратсхельм и покачал головой, — совершенно невероятно!
Случалось, что он разговаривал сам с собою. Это было своеобразное выравнивание его, как он сам полагал, чрезмерной молчаливости в присутствии других. Когда капитан был один, он как бы освобождался от строгого воздействия самодисциплины. Тогда он пытался возместить себе вынужденное молчание, выговориться. Он делал доклады, речи, разносы. При этом он репетировал наиболее подходящие для этих выступлений жесты и телодвижения.
— Что-то здесь должно произойти! — говорил он сам себе. — Наконец-то мой инстинкт меня не подвел.
И, чтобы убедиться в этом, капитан Ратсхельм приказал вызвать к себе фенриха Хохбауэра.
Но при одном взгляде на Хохбауэра все его оптимистические надежды на благополучный исход события развеялись в прах. Греческая физиономия с классически арийским профилем была слегка искривлена, залеплена пластырем и покрыта синяками. Преданный взор фенриха говорил: «Я тоже».
— Итак, вы тоже, Хохбауэр, — с огорчением констатировал Ратсхельм.
— Господин капитан, — доложил фенрих, — я готов извлечь любые необходимые для вас выводы из своего поведения.
— Как все это произошло? — спросил озабоченно капитан.
И чем больше он рассматривал Хохбауэра, чем дольше тот стоял перед его испытующим взором, тем ему становилось яснее: имели место какие-то существенные, веские основания для этого происшествия. Если даже такой многообещающий, дисциплинированный фенрих счел необходимым включиться в побоище, стало быть, случилось что-то необычное, провоцирующее.