Фаина Федоровна

Степановская Ирина

Я иду по коридору самая последняя и кричу в свои палаты:

–Подходите в смотровую! Я освободилась.

Внезапно мне приходит в голову, что я освободилась, чтобы выполнять свою работу. Вся жизнь моя подчинена работе. «Естественно, предстоят сокращения». Чёрт возьми, для кого это естественно? Для больных? Они и так не очень свободно могут к нам попасть. Для врачей?

Внутри меня звенит и дрожит мой стержень. Это тревога. Так во мне всё звенело, когда умирали родители.

Я мою руки в смотровой.

–Заходите по одному!

Я

сажусь на своё место, включаю лампу, привычно убираю в сторону свои колени. Жаль, что во времена моей работы с Фаиной Фёдоровной не было медицинских пижам. Я сберегла бы уйму колготок.

Как всё-таки сказала наша реформаторша?

«…Количество коек остаётся прежним».

Прежним – это те койки, которые есть сейчас в пятой больнице. Ставки рассчитываются из количества коек.

Замечательная реформа!

Я осматриваю и перевязываю своих больных, но во мне не унимается внутренняя дрожь. Хочется попить чего-нибудь горячего и съесть кусок мяса. После перевязок надо сходить в буфет. Неужели я так разнервничалась, что мне нужен белок? Не помню, когда в последний раз такое случалось. Противное ощущение.

Отпустив последнего больного, я выхожу в коридор. Кабинет заведующей заперт. Медсёстры о чём-то болтают возле своего столика. Их, наверное, тоже будут сокращать.

Когда я увидела эту оранжевую штучку в носу у мальчишки, я сразу поняла, во что я вляпалась. В любой момент она могла проскользнуть вниз, в гортань, и попасть в дыхательные пути.

У меня даже изменился голос. Я сама знаю, насколько это противно, когда у тебя заискивающие интонации. Но я заискивала не перед ребёнком и не перед его матерью, а перед всей ситуацией, которая обрушилась на всех нас.

–Так, так, так… давайте теперь осторожнее. У вашего ребёнка инородное тело в полости носа. Похоже на бусинку. – До этого я ещё никогда не извлекала инородные тела.
– Пересаживайтесь на кушетку, мы сейчас вызовем «Скорую помощь»… – Ища поддержки я повернулась к своей медсестре.

–Фаина Фёдоровна, идите в регистратуру и вызывайте ноль три. Скажите, чтобы приезжали, как можно быстрее.

–А здесь это инородное тело удалить нельзя? – Мать явно не ожидала такого поворота.

–Нельзя. Не давайте ребёнку бегать и активно шевелиться. ( Я даже вспоминать не хочу, с какой прытью он только что извивался и дёргался передо мной). Приедете в больницу – вам извлекут инородное тело под кратковременным наркозом.

–Я никуда не поеду! – Говорит женщина.
– Я не хочу, чтобы моему сыну давали наркоз.

–Не собираюсь с вами это обсуждать. Я не детский врач. У меня нет специальных инструментов. Все дальнейшие действия только в стационаре.

Мужчина с больным ухом уже встал с кушетки и тяжело протопал к моему столу.

Думаю, если бы не он, мамаша бы не пересела. Но он навис над ней, со всем его массивным лицом, грузной фигурой, мешковатыми брюками и больным ухом. Женщина нехотя освободила стул, перетащилась вместе с ребёнком на кушетку.

Я опять

беру в руки ушную воронку, чтобы заняться мужчиной, как вдруг ко мне подходит Фаина Фёдоровна. Её розовый сухой носик нервно подёргивается около моего лица. И горячий шёпот в моё ухо:

–Зондом можно протолкнуть! Ватку намотаю на ушной зонд и…

Какого чёрта она вмешивается?

–А если эта штука соскользнёт вниз? Прямо в гортань.

–А вы её поймаете.

–Пальцем?

–Вашей же ложкой для тонзилэктомии.

Я сама принесла после интернатуры эту ложку, изобретение грузинского отоларинголога, академика Хечинашвили. Мне её подарили на память. Для тонзилэктомии лучше этой вещи и быть не может. Она куда удобнее, чем кривая лопатка знаменитого хирурга и тоже академика – Вишневского. Но я вовсе не собираюсь играть с ней в баскетбол в глотке младенца.

–А если ребёнок в этот момент дёрнется, и я не поймаю?

–Мы мальчишку покрепче замотаем.

–Не буду я ничего ловить! У ложки острые зазубренные края. Ребёнок дёрнется, и я пораню ему нёбо.

Я оборачиваюсь, смотрю на младенца. Сейчас он молчит, посматривает по сторонам, только продолжает дуть пузыри. Давай-ка дружок, ещё посиди тут немного, а потом на машинке: «ту-ту-у-у!»

Мужчина поворачивается ко мне своим ухом. Достаточно беглого осмотра, чтобы понять: у него классический наружный отит. Ничего, в принципе, страшного.

–Фаина Фёдоровна, турунду с мазью Вишневского и идите, вызывайте «Скорую».

Завоняло мазью на весь кабинет.

«Ту-ту-у-у» – это не на машинке, это на паровозе, мелькает в голове. Да хоть на самолёте. Только пусть у меня в кабинете он ещё немного посидит вот такой вот розовый и живой, а не синюшный и мёртвый.

–Поедешь сейчас кататься на машинке! – говорю я младенцу.

Мать кривится и фыркает.

–Может, всё-таки попробуете… – горячий шёпот мне в ухо.

–Вы ещё здесь?!

Фаина выметается в регистратуру. Малец похоже сообразил, что сейчас ему предстоит что-то необыкновенное, но ещё не понимает, что именно, и поэтому одновременно пытается накукситься и разулыбаться.

–Всё будет хорошо! – говорю я. Голос у меня звучит фальшиво.

–Так!
– Вдруг вскакивает женщина.
– Мы уходим!

–Конечно, идите! – рычу я в полголоса. – Только если с ребёнком что-то случится – отвечать будете вы!

Я отворачиваюсь и краем глаза вижу, что она в растерянности останавливается.

Господи, хоть бы «Скорая» уже скорее приехала! Конечно это плохой каламбур, но до шуток ли мне сейчас?

Что и говорить, но наружный отит, который я сейчас наблюдаю у мужчины во всей его яркой и безупречно понятной клинике, кажется мне чуть не верхом счастья для врача. Мазь я уже поставила, закрываю больное ухо ваткой. Рассказываю, как менять турунду.

–И всё лечение? – недоверчиво спрашивает мужчина.

–Да.

–И таблеток не надо?

–Не надо. Вот рецепт на мазь. Можете идти.