Фаина Раневская. Любовь одинокой насмешницы
Шрифт:
Это письмо Раневская перечитывала столько раз, что выучила его наизусть (при ее профессиональной актерской памяти это было не так уж и сложно). «Если я на сей раз выскочу, — повторяла она, — то это благодаря Василию Ивановичу».
Был однажды такой случай. Зная о том, что Раневская спит и видит себя актрисой МХАТа, Качалов устроил ей встречу с Владимиром Немировичем-Данченко.
Раневская отличилась: по вечной своей рассеянности назвала Немировича-Данченко не Владимиром Ивановичем, а Василием Степановичем и… смущенная его странным взглядом, выбежала прочь из кабинета. Качалов, желая сгладить неловкость и, несмотря на конфуз,
К слову, это псу Василия Ивановича, Джиму, Сергей Есенин в 1925 году посвятил стихотворение, которое так и назвал: «Собаке Качалова».
Недолгий период НЭПа можно охарактеризовать словами американского писателя Фрэнсиса Скотта Фицджеральда: «Это был век чудес, это был век искусства, это был век крайностей и век сатиры… Всю страну охватила жажда наслаждений и погоня за удовольствиями… Слово «джаз», которое теперь никто не считает неприличным, означало сперва секс, затем стиль танца и, наконец, музыку». Вообще-то Фицджеральд в своем эссе «Отзвуки Века Джаза» писал о Соединенных Штатах Америки, но эти слова в полной мере подходят и к Москве середины двадцатых годов прошлого века.
Люди, утомленные революциями и войнами, ждали праздника. Не простого удовлетворения повседневных нужд, а именно праздника, радости, удовольствия. «Индустрия удовольствия» не замедлила откликнуться.
В помещении театра «Аквариум» (ныне это театр Моссовета) устраивались весенние и осенние конкурсы красавиц, причем победительницы, занявшие первое, второе и третье места, награждались настоящими бриллиантами.
Воспрянув из пепла словно феникс, кинематограф обрушил на головы зрителей массу фильмов с участием мировых знаменитостей — Асты Нильсен, Мэри Пикфорд и Греты Гарбо. В кабаре, мюзик-холлах, театрах миниатюр буквально яблоку негде было упасть. Стали открываться новые театры.
Газеты обрели дореволюционный размер и вновь стали интересными. Вместо устрашающих декретов они печатали слухи и сплетни о знаменитостях, рассказы о звездах кино, рекламные объявления и конечно же знакомили читателей с сенсационными новостями. Появились журналы. Интерес к жизни известных людей порой становился чересчур пристальным. Марина Цветаева писала: «Изумительная осведомленность в личной жизни поэтов. Бальмонт пьет, многоженствует и блаженствует. Есенин тоже пьет, женится на старухе, потом на внучке старика, затем вешается. Белый расходится с женой… и тоже пьет, Ахматова влюбляется в Блока, расходится с Гумилевым и выходит замуж за — целый ряд вариантов… Блок не живет со своей женой, а Маяковский живет с чужой».
Вновь стали открыто отмечаться религиозные праздники, в прежние годы ушедшие в глубокое подполье.
Вернулись из небытия скачки с тотализатором, воскресли извозчики, у дверей растущих, словно грибы после дождя, ресторанов и гостиниц появились осанистые бородатые швейцары. Фуражка, галуны, позолоченные пуговицы — и никаких маузеров с буденовками!
Книжные прилавки оккупировали сочинения дореволюционных беллетристов — графа Салиаса, Шеллера-Михайловского, Шпильгагена и Боборыкина.
Новая жизнь слишком сильно походила на ту, дореволюционную, и оттого не могла длиться долго…
В 1925 году Павла Вульф с Фаиной Раневской поступили в передвижной Театр московского отдела народного образования (сокращенно — МОНО),
Лето 1925 года Вульф и Раневская работают в украинском городе Святогорске (ныне — Артемовск), в театре при санатории, где отдыхали донбасские шахтеры.
В октябре 1925 года Фаина Раневская поступила в Бакинский рабочий театр. Павла Вульф с ней не поехала, она ожидала приглашения во МХАТ, которого так и не получила.
В Бакинском рабочем театре Фаина Раневская познакомилась с актером Михаилом Жаровым, Анискиным всея Руси, с котором ей предстояло не раз встречаться на съемочных площадках. Именно с Жаровым сравнил Раневскую Иосиф Сталин, сказав в присутствии множества кинематографистов: «Ни за какими усиками и гримерскими нашлепками артисту Жарову не удастся спрятаться, он в любой роли и есть товарищ Жаров. А вот товарищ Раневская, ничего не наклеивая, выглядит на экране всегда разной».
К Сталину можно относиться по-разному, но в умении правильно оценивать людей ему отказать нельзя.
Из ролей, сыгранных Фаиной Раневской в Баку, можно назвать певицу в спектакле «Наша молодость», сестру генерала Музу Валерьяновну в «Сигнале» и уборщицу Федосью Лукинишну в «Урагане».
В пьесе «Наша молодость», написанной по роману известного в то время коммунистического писателя Виктора Кина, Раневская выходила на сцену всего в одной картине в роли певицы, опустившейся «гостьи из старого мира». Облезлая, некогда модная шляпка, рваный солдатский полушубок, грязные валенки, и песня:
Однажды морем я плыла На пароходе том. Погода чудная была, И вдруг начался шторм…Нелепая женщина, неуместная в вагоне-теплушке песня, неудавшаяся жизнь. При ее появлении зрители начинали смеяться, но смех становился все горше и горше, и провожали Раневскую со сцены, утирая слезы. «Я работала в БРТ в двадцатые годы у Швейцера, в тридцатые годы режиссером был Майоров. Играла много и, кажется, успешно. Театр в Баку любила, как и город. Публика была ко мне добра», — вспоминала Фаина Георгиевна.
Ей нравился Баку — теплый щедрый город, пропитанный древностью. Она любила ходить по извилистым узким улочкам и рассматривать старинные башни. Здесь она еще раз встретилась с Владимиром Маяковским. В 1925 году она увидела его в «своем» театре. Он сидел один в одной из актерских гримерных, в театре был вечер, его собственный творческий вечер.
Фаина Георгиевна вспоминала, что сидел он, задумавшись, она вошла, встретилась с ним глазами и увидела такую печаль у него в глазах, которая бывает у бездомных собак, у брошенных хозяевами собак. Раневская растерялась, сказала, что они познакомились у Шоров. Маяковский ее не вспомнил, рассеянно ответил, что был у Шоров всего один раз.