Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей

Коллектив авторов

X. Ты хочешь сказать, что безбрачие хорошо уже тем, что освобождает от обязательств?

С. Вовсе нет. Просто мне кажется, что долг, который исполняешь против воли, — не долг. Замужество значит для меня гораздо больше!

X. Больше, чем девичество?

С. Я понимаю, на что вы намекаете, сэр.

X. Ни на что я не намекал. Ты же сама не раз говорила, что серьезные отношения для тебя обуза. Разве строить глазки «бойким молодым людям» тебя прельщает не больше, чем унылая жизнь с мужем и детьми?

С. Вы никакого права не имеете на подобные измышления.

Пусть я дочь лавочника, но собственного достоинства у меня ничуть не меньше, чем у знатной дамы.

X. Да ты своим достоинством, благородством сделаешь честь любой семье, даже самой знатной!

С. Сэр, вы мне льстите! Мне ли не знать, сколь низкое положение в обществе я занимаю. Ниже меня нет никого.

X. Выше тебя нет никого! Ты выше всех — и мужчин, и женщин. Ты выше того положения, какое занимаешь. Оно не соответствует твоим достоинствам.

С. Я не ропщу на судьбу и долг свой исполняю с радостью.

X. Не ты ли сама говорила мне, что настроение у тебя с каждым годом становится все хуже?

С. Да, но вовсе не из-за моего низкого происхождения. Мне нелегко мириться с преследующими меня невзгодами.

X. Если это так, ты ранишь меня в самое сердце. Но скажи мне, любимая, есть ли сходство между мной и твоей прежней пассией, человеком, которого ты полюбила с первого взгляда?

С. Нет, сэр, ровным счетом никакого.

X. Что ж, я, признаться, на это и не рассчитывал.

С. Но есть сходство с другим…

X. С кем же?

С. С ним.

Пристально смотрит на стоящую на камине бронзовую статуэтку Наполеона.

X. Что?! Он похож на Бонапарта?

С. Да, если не считать носа, — вылитый Бонапарт.

X. И фигура такая же?

С. Мой был выше.

Я встал, вручил ей статуэтку, сказав, что она принадлежит ей по праву. Сначала Сара отказывалась принять в подарок столь ценную вещицу и заявила, что подержит ее у себя и вернет. Я, однако, настаивал, и она, в конце концов, взять ее согласилась, после чего тут же подошла, обвила руками мою шею и меня поцеловала. «Неужели не видно, — сказал я, — что мы лучшие друзья на свете, раз все время целуемся? — А затем добавил: — Как странно, однако, что секрет моего поклонения оказался столь похож на твоего кумира».

Ничего, впрочем, удивительного, что тот самый лик, что внушал страх всему миру, покорил существо, самое в этом мире прелестное. Как же я любил ее в эти мгновения! Возможно ли, что несчастному человеку, пишущему эти строки, так несказанно повезло! Божественное создание! Могу ли я жить без нее? О нет, никогда, никогда! <…>

Томас Лав Пикок ^{381}

Воспоминания о Перси Биши Шелли

ЧАСТЬ II

<…> Ни о каком охлаждении, тем более разрыве не могло быть и речи до тех пор, пока, вскоре после заключения повторного брака, Шелли не познакомился с той, которая впоследствии стала его второй женой. <…> После первой же встречи с Мэри Уолстонкрафт Годвин Шелли вполне мог бы сказать: «Ut vidi! Ut peril!» [171] Ни в одной книге, будь то роман или историческое исследование, мне ни разу не доводилось встречать более внезапной, бурной, неукротимой страсти, чем та, которой был охвачен Шелли, когда я, по его просьбе, приехал к нему в Лондон. По тому, как он выглядел, как

говорил и держался, создавалось впечатление, что он разрывается между былыми чувствами к Харриет, с которой он тогда еще не порвал, и охватившей его теперь страстью к Мэри; казалось, его рассудок уподобляется «маленькому государству, где вспыхнуло междоусобье» ^{382} . Глаза его были воспалены, волосы и одежда в беспорядке. Он схватил со стола склянку с морфием и воскликнул: «Теперь я с этим не расстаюсь». В письме к мистеру Трелони от 18 июня 1822 года Шелли пишет: «Разумеется, в Ливорно вы будете вращаться в обществе. Если вам встретится какой-нибудь ученый муж, умеющий приготовить синильную кислоту либо эфирное масло горького миндаля, и вам удастся достать мне немного этой настойки, я буду вам очень признателен. Ее приготовление требует исключительной осторожности, ведь концентрация должна быть очень сильной. Я готов заплатить за это лекарство любую цену. Помните, совсем недавно мы с вами говорили об этом средстве, и оба выразили желание иметь его в своем распоряжении. Во всяком случае, мое желание было вполне серьезным, оно руководствовалось стремлением избегнуть ненужных страданий. Надеюсь, вы понимаете, что в настоящий момент я вовсе не собираюсь кончать жизнь самоубийством, но, откровенно говоря, я с удовольствием имел бы при себе этот золотой ключ к обители вечного покоя. В медицине синильная кислота применяется в ничтожных дозах, которых совершенно недостаточно, чтобы разом покончить со всеми невзгодами. Стоит выпить всего одну каплю этого снадобья, даже меньше, — и наступает мгновенная смерть». И добавил: «Я все время повторяю про себя строки Софокла, которые вы так любите цитировать:

171

«Увидел и погиб» (лат.). Мне кажется, Шелли и раньше никогда не путешествовал без пистолетов — для самозащиты — и морфия, чтобы справиться с непереносимой болью. Он часто испытывал тяжелейшие физические страдания, и это письмо, вероятно, писалось в предчувствии, что со временем они станут неизлечимыми и настолько мучительными, что он хотел себя от них обезопасить (Прим. автора).

Не родиться совсем — удел лучший. Если ж родился ты, В край, откуда явился, вновь возвратиться скорее. ^{383}

Немного успокоившись, он сказал:

–  Всякий, кто меня знает, должен понимать, что моей подругой жизни может стать только та, которая чувствует поэзию и разбирается в философии. Харриет — благородное существо, однако ни того, ни другого ей не дано.

–  Но мне всегда казалось, что вы очень привязаны к Харриет, — возразил я.

–  Если бы вы знали, как я ненавижу ее сестру, — сказал он, оставив без внимания мои слова.

„Благородным существом“ он называл свою первую жену и в разговоре с другим другом, который еще жив, давая тем самым понять, что Харриет из благородства смирится с тем, что его сердце навсегда отдано другой. Она, однако, не смирилась, и он разрубил гордиев узел, покинув Англию вместе с мисс Годвин 28 июля 1814 года. <…>

Уехав из Англии в 1814 году, новобрачные отправились в путешествие по Европе. Из Швейцарии Шелли написал мне шесть писем, которые впоследствии были опубликованы вместе с „Шестинедельной поездкой“ — своеобразным дневником, который во время их путешествия вела та, с кем отныне он неразрывно связал свою судьбу. Когда они вернулись, Шелли нас познакомил.

Остаток 1814 года они провели в основном в Лондоне. Эта зима была, пожалуй, самой уединенной порой в жизни Шелли. По вечерам я часто бывал у него и не припоминаю, чтобы встречал в его доме кого-нибудь, кроме мистера Хогга. Со своими немногочисленными друзьями Шелли теперь совершенно разошелся. К тому же он был сильно стеснен в средствах и пытался одолжить денег под будущее наследство у тех, кого лорд Байрон называл „иудеями и их собратьями христианами“. Однажды, когда мы гуляли по берегу Серрейского канала, беседовали о Вордсворте и цитировали его стихи, Шелли неожиданно спросил: „Как вы думаете, мог бы Вордсворт писать такие стихи, если бы когда-нибудь имел дело с ростовщиками?“ На своем собственном примере тем не менее Шелли доказал, что это общение ничуть не повредило его поэтическому дару.