Фактор Z (сборник)

Коллектив авторов

— Па-а-па-а-а!! — провыл Котька. — Я не могу-у-у! Давай её выпустим!!

— Как мы её выпустим, на хер!! — заорал отец.

— Откроем кузов и по газам!! Вильнём пару раз, она вытряхнется!!

— Да ни хера!!!

— Я не могу-у-у та-а-ак! Я не могу-у-у та-а-ак!!

— Не ори! Задолбал!! — отец сжал руль до белых костяшек. Котька притих и только стонал в платок. Некоторое время отец вёл машину молча, потом зашипел, ударил по тормозам:

— Да провались ты! — распахнул дверцу и исчез. «Снимает блокировку с дверей», —

понял Котька. Отец, запыхавшись, вернулся в кабину, он, видно, очень боялся, что бабушка выскочит и погонится за ним.

— Держись теперь, сам всё придумал! — и заложил крутой вираж, выскочил на пустую встречку, потом едва не съехал на обочину, крутнул ещё, ещё… Шорох по стенкам кузова, что-то брякнулось об дорогу.

— Выпала!! — завопил Котька, увидев в зеркало заднего вида фигуру бабушки. Она поднималась, вставала на подгибающиеся ноги.

— Всё… всё… пусть другая какая-нибудь сволочь стреляет! Пусть другая! Пусть только попробуют сказать, что я не мужик! — отец развернул газель, она промчалась мимо бабушки и устремилась по тракту обратно в посёлок.

Котька не отрываясь смотрел назад. Бабушка в сбившейся набок косынке стояла неподвижно и растерянно. Если бы не обрывки верёвки на руках и ногах, если бы не размозжённые костяшки…

— Это должно быть просто! Надо к этому проще… Необходимость! Как курицу убивают! Надо! — бормотал отец. — В следующий раз я сразу голову отпилю…

Котька наконец повернулся к нему, губа жалко задрожала:

— Не надо следующих…

— И ты меня послушай! Сразу голову отпиливай! Я старший в семье, я, может, первый умру, и? Сорок лет, инфаркт! Ты мужчина в семье! Один останешься! Голову отпиливай, понял?!

— Папа, а если ты… — Котька опять вспомнил школьные страшилки. — Бывает, челюсти живут после того, как голову отпилят… вот я отпилю, а ко мне твои зубы ночью приползут…

— Какие, вставные, что ли?

Они уставились друг на друга, а потом начали дико, неостановимо хохотать. И хохотали, икая и всхлипывая, всю обратную дорогу, до самых ворот.

Дина Ка

СТАРИКИ ТУТ НЕ ЖИВУТ

Все мое детство было омрачено смертями, они мелькали, как флаги на майских праздниках. Их было так много, что я перестал огорчаться после пятой или шестой. Кажется, это была смерть тети Эллы. Помню, мне совсем не было грустно от сборища людей в черном. Я заметил, что многие смеялись и обсуждали свои новости. И это не потому, что тетя Элла была плохим человеком или не была никому дорога, нет. Здесь было что оплакать, например, её молодость или душевную доброту.

Кладбище протянулось на многие километры и не было неприятным и чужим. Оно было нашей детской площадкой для игр, нашей библиотекой, состоявшей из каменных книг, по которым мы учились читать, считать, вычисляя годы

жизни по датам рождения и смерти, и понимать символику различных религий.

За неделю до моего шестнадцатилетия пришел доктор Петров и сообщил родителям:

— У вашего Юры вирус смерти. Ему осталась неделя.

Отец вздохнул и спросил доктора:

— Может, стоит перепроверить анализы?

Доктор заявил, что и так дел хватает, а тут факт очевидный.

— Это вирус смерти, — добавил доктор, пожав плечами.

Вирус, появившийся в конце двадцатого века, не приносил ни боли, ни каких бы то ни было неудобств, от него просто умирали. А врачи могли сделать только одно: найти вирус и сказать, сколько человек еще проживет.

Мама заперлась в спальне и не выходила до вечера. А когда вышла, вся опухшая и красная от слез, сказала:

— Так не должно быть.

— А разве так было не всегда? — удивился я.

Отец улыбнулся.

— В нашем детстве, — сказал он, — в магазинах, у касс были очереди, а на дорогах автомобильные пробки. И за все свое детство я был только однажды на похоронах, когда умерла моя бабушка в девяностолетнем возрасте, — он вздохнул. Отец часто вздыхал, словно жить ему было ужасно тяжело.

— Скучно же вы жили, — хмыкнул я. — На той неделе отец Нины устроил шикарный праздник, у них умерла собака. Позвали меня и дядю Мишу, дворника.

— Дворника? — переспросил отец.

— Ну да, человека, который подметает улицы.

— Но отец Нины мэр нашего поселка, — отец говорил так, словно хотел поймать меня на лжи.

— Своих друзей он уже похоронил, — ответил я.

— Так не должно быть, — повторил как эхо отец.

— Смерть это хорошо, — попытался утешить я старика, — смерть сплочает. Так говорит наш священник.

— Через неделю, — выдохнула мама и села в кресло, — уже через неделю.

Мы молчали. Я смотрел в окно, думая, как расскажу новость Нине и что она на это скажет? Почему-то ужасно важно было знать, какие слова она произнесет.

— Почему мы смирились? — спросила в никуда мама.

— Ну… — протянул отец и развел руками, — ты же слышала доктора.

— Забавно, — зло сказала мама, — ты то же самое сказал, когда умерла Люся. Ты слишком быстро опустил руки, хотя тогда, тот доктор, Кротов, помнишь, пообещал таблетки, которые могли остановить…

— Эти таблетки были запрещены. Что я мог сделать? — глаза отца затуманились от невольных слез.

— Но может сейчас что-то изменилось? В Москве наверняка…

— Мы бы знали!

Напряжение между родителями было сильнее, чем между грозовыми тучами.

— А кто это — Люся? — быстрей спросил я, чтобы отвлечь их.

— Твоя сестра, — резко сказала мама. — Она умерла, когда тебе было четыре.

— У меня была сестра? — удивился я. — Людмила Шапкина? Хм, не, не встречал такого надгробия.