Факультет патологии
Шрифт:
— Наташ, а уезжать в другую сторону, — говорю я, и мы вместе смеемся. Господи, какая же она умница, бесподобная. Но тайна эта умрет во мне. Женщина — тонкий инструмент, воспитания требует — настройки. Так что не пропусти мгновения, настройщик! (Глупые размышления, кстати. Вам не кажется? Но все в жизни глупо.)
— Только тише, — уже в подъезде говорю я, — сначала один войду, потом тебя заведу.
— Твоих соседей нет, они уехали в Подольск на два дня, к родственникам.
— Ты уже и моих соседей
— Конечно, если я приходила и поднималась три раза.
В душе у меня сладко, звонко отдается.
— А когда они выходили полчаса назад, то просили передать.
— Что же он тебя не впустил, дебил? — Сосед у меня кретин низкорослого типа, бывший боксер.
— Говорит, что я не знакомая ему и к тебе много тут всяких ходит… А всех пускать невозможно, он не может.
— Наташ, ты меня на этом не лови, ты меня на этом не поймаешь. Я же знаю, что сюда ко мне ни одна не пришла, у нас с ним договор, перед тем 303 как я въезжал, был. Ни одной женщины.
— А я как же? — Она смеется.
— Ты другое дело, — говорю я. — Ты — недоговоренная была…
Я помогаю ей раздеться, снимая ее плащ.
— Какой ты галантный, я даже не знала. — Искорки бегают в глазах.
— Это случайно, право, не обращай внимания. Я исправлюсь, обещаю.
— А, это другое дело. А то уж я подумала, что ошиблась, и тебя не узнала…
— То ли еще узнаешь, со мной пообщаешься, — шучу я, сваливая булки на стол.
— Что же я узнаю то? — Ее лицо близко у моего лица.
— Ну…
— Помолчи. Я весь день хочу тебя…
Мы на что-то опускаемся. Я не разбираю, на что…
Кушаем мы, конечно, потом. Но это было прекрасно.
— Кто тебя научил так бесподобно готовить?
— Нравится?
— Очень вкусно.
— Мама, она большая мастерица. Отец только ее кухню признавал, никогда в доме никому из поваров не давала готовить, эта привилегия была в ее руках.
— Как ты о них узнаешь? Или справляешься? Она вдруг грустнеет, и голос ее поникает мгновенно.
— Почему ты спросил? Я не думала, что ты помнишь.
— У меня память уникальная. Ответь.
— Ты первый, кто за все время спросил… Через тетю, она письма присылает, и мы перезваниваемся. По-моему, я уверена, и они все через нее узнают. Я всегда ей много рассказываю, чтобы больше знала.
— Ты… любишь их?
— Конечно. Это единственное, что есть в мире у меня.
Я не удержался, я вообще несдержанный.
— А… — Я не назвал, запнулся.
Она не сделала никакого вида и никак не отреагировала. Хотя я знал, что она девочка умная.
— Я хочу с тобой выпить. Привезла маленькую бутылочку грузинского вина, пожалуйста, оно очень вкусное.
И тут же вынула ее из пакета, как из волшебного.
— Как называется?
— «Хванчкара». Ты никогда не пил?
— Нет,
— Это очень старое вино, ему двадцать лет, оно из особого подвала.
— А какую это играет роль? Чем старее, тем хуже?
— Нет, — она мягко улыбается, — наоборот, — вино тем вкуснее, букет его тем сочнее и терпче, чем старее оно. Видишь, наконец, я знаю что-то, чего не знаешь ты.
Мне это льстит.
— Я еще не знаю кое-что.
— Спроси. — Она наливает вино в свои тонкие стаканы, из пакета, у меня ужасные были, граненые.
— Чем от тебя пахнет?
— Это «Диор», моя любимая фирма.
— Я не слышал, кажется.
— Вот видишь, еще одно. Хотя это не важно. Но про «Шанель» ты слышал?
— Да, ею пользовалась Нат… — Я осекаюсь.
— Это то же самое, — говорит она, не обращая внимания, — только мне «Диор» больше нравится.
— Это переводится как-то?
— Нет, это имя основателя и создателя этой парфюмерно-косметической фирмы — «Кристиан Диор».
— Ну, давай выпьем. — Она прозрачным взглядом смотрит на меня. Но я-то понимаю, что она слышала.
— А почему ты принесла даже свои стаканы? Мои тебя не устраивают? Они разбиться же могли.
— Не потому. Хорошее вино нужно пить из тонкого стакана, чтобы его влага прозрачными рубинами переливалась и сверкала, иначе вкус и ощущение, восприятие будут не те. Есть такая поговорка даже: «Тонкое вино надо пить из тонкого стакана».
— О, да ты глубокий знаток!
Она улыбается, и рука ее поднимается.
— Са-ша, — (говорит она по слогам), — я хочу, чтобы…
Я поднимаю быстро свой стакан: вино сверкает, оно и вправду красиво переливается.
— …ты был у меня… всегда.
Я перестаю играть (постоянно) и наклоняюсь, целуя ее:
— Ты мне нравишься. Спасибо.
— Я буду без ума, если это будет так…
— Что? — не понимаю я.
— Всё, — не отвечая, отвечает она.
Так я и не понимаю, то ли то, что она мне нравится, то ли чтобы я был с ней всегда.
И вино тонкой струйкой падает, льется на наш поцелуй.
Она растворяется во мне настолько органично, что я не верю, что она такая, что она женщина и она моя.
И все же что-то сковывает меня с ней, стесняет, мешает, не дает до конца быть самим собой. Как я был с другими…
Она лежит на моей руке и целует мочку моего уха.
— Наташ, ты любишь Хайяма, наверно?
— Нет, не терплю, он слащавый. А почему ты вдруг спросил, а?
— Мне так показалось, когда ты говорила о вине… вдохновенно.