Факультет журналистики
Шрифт:
— Они потом будут, с ребятишками, — сказал Сергуня. — Ну, — Сергуня поглядел на Пашку. — бог к тебе на этот раз смилостивился. Но больше так не шути и в сапожках зимой на Волгу не вылазь. Потому что два раза бога за бороду дергать нельзя. Он этого не любит. Старик строгий… Гневить не надо, может осерчать.
Закусывали солеными груздями, мороженой клюквой,
— По мясам, — торжественно объявил Сергуня и первый взял кусок из миски.
Снохи сноровисто принимали со стола пустую посуду. Сергуня быстро разделался со своим куском, истово грыз кость, потом выколотил ее на стол, сгреб вареный мозг левой рукой на правую ладонь и отправил в рот.
Сноха Настена аккуратно собрала со стола все растерзанные кости и понесла их во двор собакам. Вторая сноха обносила мужчин глубокими глиняными мисками с дымящимися щами.
— Большое вам спасибо, — сказал Тимофей, — за гостеприимство, за угощение, за помощь…
— Чего там спасибо, — огладил Сергуня бороду. — Кажный человек долж он другому помощь оказывать, ежели чего случается. На том вся земля стоит и род людской держится.
Сергуня хлебал щи неторопливо, провожая каждую ложку от миски ко рту куском хлеба снизу.
Доев щи, Сергуня облизал деревянную ложку и положил ее на стол.
— Молочка кислого не желаете? — спросил он у Пашки и Тимофея.
— Нет, спасибо большое, — сказал Пашка, посмотрев на Тимофея. — Мы уже и так сыты. Спасибо.
— А я выпью, — сказал Сергуня, улыбнувшись.
Сноха Настена подала ему литровую крынку, и Сергуня одним махом осушил ее.
— Ну, вот и слава богу, — как бы подвел старик итоги прожитого дня. — Все сытые, здоровые — чего еще надо?
Он встал из-за стола и пошел к печи. Пашка и Тимофей повернулись к снохе Настене,
— Спасибо за обед, — почти в один голос сказали Пашка и Тимофей.
— И вам спасибо, — поклонилась им Настена, тяжело сгибая
— А нам-то за что? — удивленно спросил Пашка.
— За то, что хлеб-соль нашу кушали, — объяснила Настена, — не побрезговали деревенским.
Пашка посмотрел на Тимофея и ничего не ответил. Первый раз в жизни хозяева благодарили Павла Феоктистовича Пахомова за то, что он исправно и прилежно ел их еду.
— Слышь, ребята, — позвал от печи Сергуня, — идите-ка сюда.
Пашка и Тимофей подошли к печке.
— Значит, так, — сказал Сергуня, — на печи будем спать втроем. Вы к стенке лезьте. А я с краю лягу. Там тулуп есть — вы им накройтесь.
Пашка и Тимофей залезли на печь. Тимофей лег у самой стены, Пашка рядом. Сергуня не ложился. Он сел около печи на лавку, достал моток дратвы и начал протягивать ее.
Пашке была видна вся кухня. Снохи, убрав за мужчинами, вывели из горницы к столу ребятишек. Детей было пятеро — два мальчика и три девочки. Сидели за столом они все тихо, а если кто-нибудь начинал громко просить хлеба или ложку, сноха Настена показывала пальцем на печку, а потом прикладывала его к своим губам.
Печь дышала снизу теплом. Пахло крестьянскими запахами — молоком, хлебом, сеном, овчиной. Старик сидел около печи на лавке. Женщины кормили за столом детей. Конструкция извечного человеческого бытия во всей своей исчерпывающей законченности предстала вдруг перед Пашкой Пахомовым настолько полной, настолько не нуждающейся ни в каких дополнениях, что у него даже защемило в глазах.
— Тим, — тихо сказал Пашка, — завтра в Куйбышеве будем…
Тимофей не отвечал. Он уже привык сразу засыпать на новом месте.