Falciparum

Двадцать восьмое июля 2042 год

Батарея «Суоми»

Начало первого приступа он пропустил.

Только что Макс спокойно просматривал записи, оставленные в блокноте накануне, и вот уже пальцы становятся ледяными, а еще через полминуты все тело охватывает крупная дрожь. Скарификатор валится из рук, и Макс делает попытку достать из запаянного крафт-пакета новый.

Озноб стремительно нарастает. Зубы выбивают барабанную дробь, а во рту появляется металлический

привкус. Наконец, копье вспарывает кожу на подушечке безымянного пальца. Макс смахивает выступившую алую каплю тканевым тампоном. Вторая капля расплывается бледным розоватым озерцом по натертому до блеска предметному стеклу, потом еще одна… Мужчина придирчиво рассматривает препарат на свет и подносит к печатному листу. Зубы по-прежнему стучат, а пальцы не слушаются. Чудом не уронив стекло, Максу, наконец, удается закрепить препарат на предметном столике микроскопа. Свет, нестерпимо яркий, бьет по глазам, вызывая приступ тошноты. Макс поднимает голову и делает глубокий вдох, неосознанно массирует переносицу и возвращается к окулярам. Бережно касаясь микровинта, настраивает резкость… но «звездного неба» в толстой капле нет. Он снова и снова просматривает поля зрения одно за другим, уже понимая, что колец там не увидит…

Пять дней назад

Полярный день всегда сбивал Макса с толку. Казалось бы, что такого особенного в том, что солнце вовсе не опускается за линию горизонта. Но Макс продолжал удивляться этому снова и снова. Он давно уже не брался за дела подобного рода. Последние пять лет Макс Крайнов провел в тихой лаборатории одного из многочисленных охранных заповедников на востоке страны, наблюдая за состоянием почв, воды, токами деревьев, миграцией птиц. Но время от времени на горизонте появлялись люди из прошлого. Он не любил рассматривать фотографии, что присылали ему по электронной почте или кидали в мессенджеры. Клетки на них были неживыми. Всего лишь картинками, слепком прошлой жизни. Макс всегда требовал нативные препараты, поэтому желающих обратиться за консультацией с каждым годом становилось все меньше. Это полностью его устраивало. Поэтому, когда на ровной площадке прямо под окнами его небольшой лаборатории приземлилась вертушка, и из вертолета на утоптанную землю спрыгнула до боли знакомая коренастая фигура старого друга, он не сразу поверил своим глазам.

Захар Плетнев всегда был рядом. Еще тогда, когда деревья еще были большими, а вера в людей в десятки раз превышала веру в собственные возможности. Действительно, человеческие возможности неисчерпаемы, если веришь, что сражаешься за правое дело. Макс верил. Захар нет. В юности этот самый максимализм был бесконечной темой для шуток. В «Заслон» друзья – еще совсем зеленые медицинские кибернетики – попали сразу после одной крайне содержательной беседы в деканате после получения дипломов. «Заслон» стал не просто стартом для молодых ученых. Он сделал из них универсальных патологов, умеющих работать в любых условиях и на любом оборудовании. Нежное сердце Макса всегда более трепетно реагировало на происходящее,

и в первой же экспедиции Крайнов, работая на местности, был готов бросить все, а в итоге напился до беспамятства. Менее склонный к самокопаниям Захар пытался привести друга в чувство, потом тащил его на себе больше двадцати километров по бездорожью. Они промокли насквозь, и чудом не замерзли ночью, когда в темноте свалились в овраг, и вынуждены были ждать до утра. После этого приключения Захар попал в госпиталь с пневмонией. И Макс остался рядом. Потом были десять лет бесконечных экспедиций. Они проводили разведку среди местных, собирали материал и возвращались к сомнительному уюту белого кафеля лаборатории. Еще в Университете Захар показал себя биохимиком. Талантливым. Умеющим в прямом смысле на коленке из ничего запустить методику. Именно эти навыки, а также отсутствие излишней щепетильности, позволили ему стать одним из сильнейших патологов в мире. Макс таким не был. Его мир давно сузился до подсвеченного хотя бы лупой поля зрения микроскопа. Морфолог по призванию, он видел только стекла и отказывался смотреть вокруг.

Пять лет назад Макс сообщил другу, что устал. И Захар все прекрасно понял. И вот теперь он стоял перед крыльцом маленькой лаборатории, в которой Крайнов укрылся от мира, и улыбался, нервно теребя пальцами незажженную сигарету.

До Питера они добирались спецрейсом, там пересели в рабочий фургон, до крыши напичканный разнообразным оборудованием. Макс присвистнул.

– Вижу, ты времени даром не терял!

– Не терял, – Захар понимающе хмыкнул и хлопнул по крыше микроавтобуса, – если ты об этом. Видишь ли, я еще не готов к добровольному затворничеству. А эта малышка очень способствует продуктивной деятельности.

– Частые заказы?

– Ага, – Плетнев достал из внутреннего кармана куртки пачку сигарет, повертел в руках и, тяжело вздохнув, убрал назад, – экологи в основном. Ты вообще в курсе, что экологии пришел конец?

– Берешься за все? – Макс усмехнулся.

– Нет, что ты! Только за дорогое и красивое.

Старый друг засмеялся, и Макс последовал его примеру.

Спустя пятнадцать часов они миновали Мурманск, решив не останавливаться на ночлег. Дорога была на удивление легкой. Большую часть пути на себя взял Захар, и Макс лениво развалился в пассажирском кресле и смотрел в окно, периодически проваливаясь в некое подобие сна.

За десять дней гарнизон военной части в местечке Лиинахамари, что находится в паре десятков километров от границы с Норвегией, был выкошен почти подчистую. На ногах осталось не больше десятка человек. Что характерно, все они до этого находились на южных границах.

Резкое ухудшение состояния без продромального периода, лихорадка, доходящая до гектических значений, спутанность сознания, жар, обильный пот. Смерть наступала в течение первых суток.

– Там полиорганная недостаточность, Макс, понимаешь? Множественные тромбозы. Гемолитический синдром. И еще что-то… – Захар говорил чересчур спокойно, размеренно, но Макс видел, как его пальцы выбивают нервную дробь на рулевом колесе.

Конец ознакомительного фрагмента.