Фальконер

Чивер Джон

Теннис начал доставать Фаррагата на второй же день его пребывания в тюрьме. Он пришел рано утром, когда заключенные ждали завтрака.

— Я Ллойд Хавершэм-младший, — сказал он. — Слышал обо мне? Нет? Меня тут называют Теннисом. Ты похож на человека, который играет в теннис, поэтому я и подумал, что ты должен был обо мне слышать. Я два раза подряд выигрывал на турнире «Спартанберг». Я второй в истории тенниса, кому это удалось! Учился я, разумеется, на частных кортах. Да-да, я никогда не играл на общественных. Моя фамилия есть в спортивной энциклопедии и в словаре великих спортсменов, я член теннисной академии и моя спортивная карьера была темой номера в мартовском выпуске «Ракетки». «Ракетка» — крупнейший журнал, посвященный теннису.

Теннис говорил так, будто старался навязать ему ненужный товар: и руки, и плечи, и бедра — все было в непрерывном движении.

— Я здесь по ошибке. Бюрократическая

ошибка, ошибка банка. Я здесь временно, считай что гость. Через пару дней я поговорю с советом по досрочному освобождению, и меня выпустят. Утром девятого числа я положил тринадцать тысяч долларов во Взаимно-сберегательный банк и выписал два чека на сто долларов каждый, прежде чем те тринадцать тысяч зачислили на счет. Совершенно случайно я воспользовался чековой книжкой моего соседа по комнате, он тоже участвовал в турнире «Спартанберг», но я его обошел, и он мне этого не забыл. И вот пожалуйста: зависть плюс бюрократическая ошибка — чистое невезение! — и человек уже сидит в тюрьме. Но я выберусь. Не пройдет и двух недель. Так что, считай, я скорее прощаюсь с тобой, чем здороваюсь. Но все равно, здравствуй!

Как и многие другие, Теннис разговаривал во сне. Фаррагат слышал, как он спрашивал: «О тебе хорошо заботятся? О тебе хорошо заботятся?»

Бампо объяснил Фаррагату, как было на самом деле. Спортивная карьера Тенниса закончилась тридцать лет назад, а замели его за подделку чека. В то время он работал продавцом в продуктовом магазине. Да, так сказал Бампо про Тенниса, а вот про себя он ничего не сказал, хотя и считался здесь знаменитостью: он был вторым, кому удалось угнать самолет. Он заставил пилота полететь из Миннеаполиса на Кубу. Ему дали восемнадцать лет за похищение людей. Сам Бампо никогда об этом не говорил и вообще ничего про себя не рассказывал. Зато показывал всем крупное кольцо с бриллиантом, а может, и стеклом.

— Двадцать тысяч стоит, — говорил он. Раз от раза цена менялась. — Я бы его продал, я бы продал его хоть завтра, если б знал, что это спасет чью-то жизнь. Попадись мне несчастный, одинокий и голодный старик, чью жизнь спасли бы эти деньги, я бы их ему отдал. Но конечно, сначала убедился бы, что они ему правда нужны, проверил бы документы. Или вот еще, если бы, отдав это кольцо, я мог спасти жизнь какой-нибудь девочки — беззащитной и совсем-совсем одинокой, — я бы его отдал без раздумий. Но обязательно бы удостоверился, что ей в самом деле без моих денег не прожить. Я бы проверил фотографии, свидетельство о рождении и всякие документы. И, убедившись, что мое кольцо — единственное, что избавит ее от могилы, подарил бы его ей через десять минут.

Петух Номер Два рассказывал, что воровал драгоценности в Нью-Йорке, Чикаго и Лос-Анджелесе и был настоящим асом своего дела. Он разговаривал во сне больше других, рефреном звучало: «Не проси ее сбить цену». Он выкрикивал эту фразу с яростью. «Я же сказал, не проси ее сбить цену. Она все равно не уступит, даже не проси». Говорил он чаще не о своих достижениях, а о своем очаровании.

— Знаешь, почему я достиг таких высот? Потому что у меня есть шарм. Потому что я никогда не любил пошлость и глупость. И всегда был готов помочь. Такое я произвожу впечатление. Если меня о чем-то просят, я даю понять, что постараюсь сделать все возможное. Скажут: «Достань мне Ниагарский водопад. Достань мне Эмпайр-стейт-билдинг». — «Хорошо, сэр». Я всегда говорю: «Хорошо, сэр, я постараюсь». Да, я знаю, как себя вести.

Рогоносец, как и Теннис, тоже донимал Фаррагата. Прошло около недели с тех пор как Фаррагат примкнул к этой группе заключенных, когда Рогоносец наконец зашел к нему в камеру: толстый, краснолицый, с редкими волосами и корявой неестественной улыбкой. Самое удивительное, что он наладил в тюрьме бизнес. За две ложки, стащенные из столовой, он давал пачку сигарет с ментолом и в мастерской делал из ложек браслеты. Капрал Уолтон выносил их в своем белье и сдавал в магазин сувениров в ближайшем городе, где их продавали как творение рук приговоренного к смерти, по двадцать пять долларов каждый. Благодаря таким доходам у него никогда не переводились куриные консервы, ветчина, сардины, арахисовое масло, макароны и крекеры. Эти запасы он использовал в качестве приманки для своих товарищей, не соглашавшихся просто так слушать его рассказы о жене.

— Хочешь ветчины? — спросил он Фаррагата. — Садись, садись. Я принес тебе кусок вкусной ветчины, но сначала послушай, что я тебе расскажу. Я случайно прикончил свою жену. Я убил ее в тот вечер, когда она сказала, что все трое наших детей не от меня. И два аборта, за которые я заплатил, и выкидыш — тоже все не мои. Вот тут я ее и убил. Но даже в самые лучшие времена ей нельзя было доверять. Как-то раз неделю или даже две мы только и делали, что трахались.

Я работал коммивояжером, но был не сезон, поэтому я сидел дома. Все это время мы только ели, пили и трахались. А потом она сказала, что нам нужно отдохнуть, я был с ней согласен: нельзя же все время трахаться. Я тогда так ее любил. Она сказала: будет так чудесно, если мы воссоединимся после пары недель разлуки. А что? Я согласился. Поехал работать и однажды в Южной Дакоте напился и переспал с какой-то незнакомой бабой. Мне было так стыдно, что когда я вернулся домой и снял штаны, то почувствовал себя подлецом и решил во всем сознаться. Так и сделал. Она поцеловала меня и сказала, что это пустяки — она рада, что я сознался, потому что и она хочет кое в чем сознаться. В день моего отъезда она решила поехать на другой конец города к сестре, села в такси, а у таксиста были такие сверкающие черные глаза — их взгляд точно пронизывал насквозь, и она переспала с ним, когда тот в десять закончил работу. На следующий день она отправилась в «Мелчерс», чтобы купить корм для кошек, и прямо у нее на глазах произошла авария. Когда красавец патрульный записывал ее показания, он спросил: не продолжить ли беседу у него дома, и она переспала с ним. А вечером — в тот же вечер — эта шлюха встретила своего школьного приятеля и переспала с ним тоже. На следующее утро — прямо на следующее — она поехала на бензоколонку и влюбилась в заправщика, а потом он заскочил к ней в обеденный перерыв. Вот тут, кажется, я уже не выдержал: надел штаны и ушел из дома. Просидел два часа в ближайшем баре, а потом вернулся к ней в постель.

— Ты собирался угостить меня ветчиной, — напомнил Фаррагат.

— Да-да.

Рогоносец был жаден и сам любил поесть, поэтому Фаррагату достался только тоненький кусочек. Петух заранее торговался с Рогоносцем и не соглашался входить к нему в камеру до тех пор, пока они не договорятся о размерах порции.

В очереди на ужин Фаррагат оказался между Бампо и Теннисом. Им дали рис с сосисками, хлеб с маргарином и половинку консервированного персика. Прихватив три куска хлеба для кота, он побежал в блок Д. Бег давал иллюзию свободы. За столом в конце блока сидел Тайни и собирался съесть ужин, купленный за стенами тюрьмы. Перед ним стояла тарелка с бифштексом по-лондонски и тремя печеными картофелинами, банка горошка и блюдо с целым тортом. Почуяв запах мяса, Фаррагат глубоко вздохнул. Недавно он понял значение еды в жизни человека. Он понял, что даже церковными облатками можно насытиться, если съесть их достаточно много. Были времена, когда хлеб — горячий, ароматный, хрустящий — пекли прямо в церкви за алтарем. Приими во славу мою. С едой было связано его рождение как человека и христианина. Он где-то читал, что младенец испытывает шок, если грудное вскармливание прекращается резко, и, зная свою мать, легко мог представить, как она спешно отрывает его от груди, чтобы не опоздать на партию бриджа. Но тут он останавливался, потому что старался исключить из своего эмоционального спектра жалость к самому себе. Еда — это еда, а голод — это голод. Запах жареного мяса и его голод слились воедино — это был такой прочный союз, что самому дьяволу его не разрушить.

— Приятного аппетита, — бросил он Тайни.

За стеной звонил телефон. Телевизор работал. В результате не совсем справедливого голосования было решено смотреть шоу. Ирония телешоу на фоне жизни и смерти кажется искусственной и натужной.

Ты умираешь, смотришь в забранное решеткой окно на пустую площадь и слышишь голос человека, получеловека — такого, с которым ты бы не стал разговаривать ни в школе, ни в колледже, — жертвы скверного парикмахера, скверного портного и скверного визажиста. И он говорит: «С превеликой радостью представляем вам миссис Чарльз Элкорн, проживающую на 275-м бульваре, в доме 11235. Она выиграла гигантский четырехдверный холодильник, двести фунтов говядины и множество других продуктов. Этого хватит, чтобы два месяца кормить всю семью, включая кошку. Не плачьте, миссис Элкорн, не плачьте, милая моя, не плачьте… Остальные участники получают полный набор продукции от нашего спонсора».

Время банальной иронии и голоса за кадром давно прошло, думал он. Дайте мне музыку, полноводные реки, неизменную глубину ностальгии, любви и смерти. Тайни бешено заорал. Обычно он был довольно спокойным, но сейчас его голос, срывавшийся на визг, дрожал от безумной ярости.

— Ах ты, блохастая сучара! Подлая вонючая тварь! Гребаная мразь!

Эта ругань напомнила Фаррагату о войне между Германией и Японией. «Наряду с гребаными винтовками, — мог бы сказать он или любой другой, кто там был, — бывают гребаные ни хрена не работающие карабины Ml, гребаные трехлинейки, заменившие гребаные карабины, гребаные винтовки Браунинга и гребаные шестидесятимиллиметровые минометы, к которым надо приделывать гребаный прицел, чтобы найти гребаную цель».