Фальшивые лабиринты, или Иллюзия отражений
Шрифт:
Но лягушки выросли. Более того: у них на спинах оказались седла и стремена у меня — золотые, у сэра Жеральда — серебряные, а у Юниса — красные. Он недовольно поморщился — красный не относился к числу его геральдических цветов, но ничего не сказал: выбирал-то сам!
— Ну что, Гнедко, поехали? — сказал я, вдев ноги в стремена и тронув поводья, привязанные к передней луке седла.
— Поехали, Зеленушка! — подхватил сэр Жеральд, подмигивая мне и кивая на Юниса. Он уселся на лягушку, наклонился ко мне и прошептал: —-Интересно, как он ее назовет —
Юнис задумался. Он ходил вокруг лягушки и делал вид, будто проверяет подпругу, стремена, уздечку... Наконец на что-то решился, просветлел лицом, взлетел в седло и радостно воскликнул:
— Поехали, Синица!
Мы с сэром Жеральдом рассмеялись, но то был удивленно-одобрительный смех, а вовсе не уничижительный и не злорадствующий: все-таки Юнис удачно вышел из сложившегося положения.
Скачек на лягушках, мне кажется, я бы не выдержал. Даже представить — и то страшно: как она взлетает в высоту на четыре-пять своих длин и одновременно летит вперед на пятнадцать-двадцать. А уж пережить такие прыжки, вероятно, можно только в специальном противоперегрузочном костюме, подобному тем, в которых летают пилоты сверхзвуковой авиации; да и то неизвестно, поможет он или нет.
Но наши лягушки не прыгали: они плавно плыли по водной глади, огибая травинки, выставив над водой голову и спину, так что лишь иногда каблуки сапог задевала набегающая волна, а встречающиеся на пути большие плоские островки, поросшие невысокой травой, преодолевали привычной нам рысью, но по-пластунски, припадая к земле брюхом. А потом снова соскальзывая — а не плюхаясь — в воду.
Очевидно, им такое чередование поверхностей — вода-трава-вода — приносило особенно приятные ощущения, потому что они иногда чуть забирали в сторону от прямой линии, по которой мы их направляли, чтобы лишний раз проползти по заросшему травой островку — пощекотать брюшко.
— Зря мы не спросили у зеленых парней, как давно они помнят это болото, — сказал я, поворачиваясь к сэру Жеральду — просто чтобы нарушить молчание.
— Зачем? — повел он плечом.
— Чтобы знать: настоящее это болото или же драконовское?
— А это зачем? — продолжал не понимать сэр Жеральд.
— В настоящем за многие годы успели завестись всякие опасности, страшные животные, кикиморы... И...
— Страшнее наших лягушек, по-моему, тут никого нет, — прервал меня сэр Жеральд.
— Тогда это драконовское болото, то есть болото, созданное драконом, — не унимался я: чего-то на меня напала говорливость, — плюнул он сюда, например, или высморкался, или еще что-нибудь сделал — вот и разлилось болото, — пояснил я. — Тогда трава — это волоски из его носа...
В этот момент слева от Юниса с шумом лопнул большой пузырь болотного газа с отвратительным запахом.
— Из носа ли? — усомнился Юнис, сморщившись.
— Болотный газ образуется и в обычных условиях, — успокоил я его, — так что дракон тут, может, и ни при чем. Но тогда здесь могут встретиться старинные, заматеревшие опасности.
Сэр Жеральд и Юнис на всякий случай притянули
Однако вокруг было тихо, только слышалось плескошлепанье лягушачьих лапок да тонкий звон, раздающийся у меня в правом ухе.
Но, видимо, не у меня одного: сэр Жеральд и Юнис синхронно закрутили головами и оборотили их вправо.
Оттуда по воздуху приближался к нам серый шевелящийся ком.
— Комары! — истерично завопил Юнис, выхватывая меч.
Ком комаров, чуть поколебавшись, разделился на три и устремился к нам. Лягушки наши завращали глазами и рассредоточились, обращаясь головами к нападавшему воздушному противнику. Хлясь! Хлясь! Хлясь!
Что выметнулось изо рта моей лягушки, я не понял. Нет, я знал, что это должен быть язык, что ничего другого там быть не может — я читал, как они охотятся, — но увидеть такую охоту воочию...
Словно надувной резиновый матрас взметнулся навстречу атакующему кому комаров и те, не успев разлететься в разные стороны, исчезли в здоровенной лягушечьей пасти, прилипнув к языку.
Отдельные особи, которым удалось спастись, тонко зазудели над ухом, но справиться с ними можно было уже и обычным путем: спрятав мечи в ножны и сняв с рук перчатки, чтобы не нанести травму себе.
— Гы-гы-гы! — Юниса начал трясти нервный смех.
— Ты так боишься комаров? — удивился сэр Жеральд, оборачиваясь нему.
— Моего дедушку комары закусали насмерть, — признался Юнис, а я вспомнил старинный, но очень интересный фильм «Каин-XVIII», где с убийством комара на носу был связан едва ли не ядерный взрыв. Во всяком случае, целое царство рухнуло. Я не стал уточнять, не снимался ли случайно в фильме дедушка Юниса.
Лягушки, пожевав челюстями, несколько раз сглотнули и продолжили движение, но некоторое время мне казалось, будто тонкий звон комаров продолжает доноситься из лягушиного живота.
— Заведу себе боевых лягушек! — высказался сэр Жеральд с восхищением.
Юнис промолчал, но чувствовалось, что идея пришлась по вкусу и ему.
На поверхности болота начали появляться блюдца ряски и я, от нечего делать, подумал, что некоторые лягушки вполне могли бы специализироваться на ее поедании — на манер китов отрастить на нёбе соответствующие цедилки, набирать в пасти огромное количество воды, выпускать фонтаны... Но потом решил, что лягушки и так неплохо устроились, поэтому им вовсе ни к чему заниматься подобной ерундой.
Болото продолжалось. Оно все длилось и длилось — до горизонта. Залитое водой рисовое поле — вот какая ассоциация возникла у меня при взгляде вокруг. И если бы не большие поросшие травой кочки, на которых, однако, не росло ни единого деревца, пусть и скрюченного, ассоциация была бы полнейшей. Но рисовое поле — это снующие между стеблями угри, это бабочки, садящиеся на его метелки... А тут летали только комары да мошки; да мелкие собратья наших лягушек, спугнутые ими со своих насиженных мест, недовольно квакали, прыгая в воду, а потом еще долго ворчали вслед, удивляясь таким громадинам.