Фальстарт
Шрифт:
Да, мол, вот еще что. Настоящие избы рубить надо, а халупы – побоку. Строим всем миром, распределяем по жребию, и так до тех пор, пока каждая семья не въедет в новый дом. Годится?
Пошумели мы, кто-то насчет колхоза сострил, но согласились. Выбора-то нет. К середине лета построили первый дом. Уж не знаю, как Руслан со жребием схимичил, а только дом ему достался. Ничего, говорит, будем еще строить, всем хватит.
До сбора урожая построили еще два дома. Хорошие вышли дома, только без оконных стекол и с глухими ставнями – стекло ведь тоже в некотором роде силикат. Печи сложили из дикого камня, какой в полях валяется. Правда, мало его осталось. Спросите любого ученого,
Но не о камнях речь, а о том, что начали мы понемногу верить: жизнь налаживается.
Бац! Приезжают аж на четырех джипах. В коже, с оружием, наглые. Бандиты, словом. Они до той поры в городе шуровали, да город окончательно рассыпался и городом быть перестал. Значит, по их понятиям, пора садиться на шею тем, кто сбежал в деревню и с нуля новую жизнь подымает. Нам то есть. Подходящая шея.
Здрасьте-приехали! Всю жизнь мы о том мечтали.
Постреляли они немного, больше для острастки. Тут Руслан и говорит: «Стойте тут, договариваться с ними я пойду». И пошел. Кое-кто его даже зауважал – бесстрашный мужик! Только недолго продержалось то уважение.
Воротился – так, мол, и так. Мы их кормим от пуза, и ежели бабу или девку какую захотят из наших, так чтобы им не перечить, а они нам за это защиту. От кого? Да хоть бы от осиновских. Или от других бандюков, мало их, что ли?
Мы так и ахнули. А дома построенные? Сколько сил вложено! А урожай? Он хоть и порядочным ожидался, да все одно ясно: к весне снова клади зубы на полку. А тут еще этих корми от пуза?
Руслан наш на то усмехнулся: ничо, прокормим. А домишек вы себе еще понастроите. И пошел.
«Вы», значит. Уже не «мы», а «вы». Отделил.
Приуныл народ. Кучками собирается, судачит, ругается вполголоса. Кое-кто уже мыслит бросить все к черту и махнуть куда-нибудь в совсем глухие леса, где и джипу не проехать. Да только все это больше на словах, чем на деле.
На деле совсем другое вышло. Бабы, какие помоложе, да девки в лесу попрятались. А в крайней землянке собралось человек десять мужиков да я, мелкий шкет, потому что случайно их разговоры подслушал. Не хотели они брать меня с собой, а пришлось, чтобы не выдал. Не, я не выдал бы, зря они боялись. Я и тогда считал, и теперь считаю: правильно люди решили. Нечего ждать по российской привычке, когда совсем худо станет. Свербит – думай. Придумал – говори, если дело не одного тебя касается. Сказал – делай.
И сделали. Бандиты от нас такой скорости точно не ожидали. Заняли они новые дома, самый лучший – «бригадиру», два других – рядовым, и Руслан с ними. Он для них человек полезный, вроде старосты деревни. Вмиг друг друга поняли. По научному – симбионты.
Ну а мы, значит, планктон. Чего с ним чикаться? Не слепые, видят: бабы у них, старики, дети малые. Всех жалко. Значит, всё вытерпят, только бы до смертоубийства дело не дошло.
Только зря они так думали и караульных не выставили. Ночь тихая-тихая была, только цикады на лугу стрекотали. А под утро запылали разом все три дома. Двери мы потихоньку подперли, ставни тоже, хворост таскать не стали, чтобы не нашуметь, зато плеснули на стены и крыши бензином, какой добыли из бандитских же джипов. Крыша – дранка. Запылала вмиг. Изнутри – крики матерные. Потом пальба сквозь двери и ставни, да только без толку. Потом уже ничего, даже воплей почти не слышно, так сильно огонь гудел. Только один бандит и выскочил, чтобы смерть принять не в доме, а во дворе.
Вот такие пироги. Хоть
Ну чего забубнили? Известные вещи говорю? Всякий раз одно и то же?
Да, всякий. И еще не раз придется вам это выслушать, покуда в разум не войдете. Я помру – другой найдется. Должен же кто-то вас учить.
Что, уши вянут? Да ты, Митяй, никак уйти хочешь? Ну-ну, ступай. Сколько горячих тебе нынче по заднице перепало – десяток? Сейчас еще столько же добавят – и обратно сюда, меня, старика, слушать. Не отвертишься. Потому как одних розог мало – кого высекли, тот понимать должен, во-первых, за что, а во-вторых, почему нельзя иначе. Вот тебя – за что? Лесину свалил, пенек выше нормы оставил? Ну и правильно, по грехам твоим десять розог – в самый раз. Лесина только рубится быстро, а растет медленно. Что у нас есть-то, кроме леса? Камня дельного совсем мало, железо бережем, тяжким трудом оно добывается. А раз леса много, то его и не жаль, так, что ли?
То-то. Все ты понимаешь, а упрям – колом не перешибешь. Специально для тебя расскажу еще одну историю. Это уж лет через пять было после того, как мы бандитов пожгли. Выбрали, значит, в старосты самого рассудительного, а при нем сход из мужиков, какие потолковей и постарше. Живем. Я в ту пору вымахал с коломенскую версту и начал на девок заглядываться. Присмотрел одну по сердцу, Катей звали. Она была из новеньких, тоже бывшая городская. Много тогда людей по свету бродило – кто со временем осел где-то и корни пустил, а кто и сгинул. Очень многие за развалины городов до последнего держались, все надеялись, что на микосиликоидов найдется управа или они как-нибудь сами собой вымрут. Жили хуже всяких крыс, копались в кучах хлама, всё еду искали. Но еда та, как сказал бы биолог, принципиально ограниченный ресурс. Кончилась – иди гуляй. Кошки с собаками, какие уцелели, и те из городов ушли. Вороны над городами перестали летать.
Ну так вот. Пришла Катя к нам в деревню не одна, а с больной матерью. Выделили им пустующую землянку – берите пока, не жалко. Не знаю уж, чем Катина мать болела – по-моему, всеми болезнями, сколько их есть. Охает, стонет, работать не может. Потом, правда, на чужом огороде ее застукали, когда она ночью на промысел вышла. Гребет все подряд в мешок этак по-хозяйски размеренно, как комбайн, и охать забыла. Еще и до того соседки судачили – белье у них с веревок стало пропадать. Сроду такого в нашем селе не водилось. Шепотки пошли, подозрения, взгляды косые. Вроде и свои кругом, а как будто чужие. Неуютно.
Ну, уличили наконец, а что делать – непонятно. Собрался сход, решает. Одни говорят: всыпать воровке орешника, как полагается, да прилюдно, да хорошенько! Другие в сомнении: а вдруг она вправду больна, а не прикидывается? Помрет ведь под лозами. Вон – в землянке лежит, стонет. Третьи: гнать ее из села, раз выдрать нельзя! Вот еще новости – не тронь ее! Ты куда пришла, дорогая? К дикарям? Так и у тех свой закон имеется.
Я-то, конечно, подслушивал. Тревожно стало, и сердце будто клещами сдавило: а ну как правда выгонят Катю мою ненаглядную? Ведь она мать не бросит. Решил: буду упрашивать мужиков. На колени встану. А нет – брошу все и уйду вместе с Катей куда глаза глядят.