Фамильное дело
Шрифт:
– Простите? – обронил Сезар, чуть приподняв брови.
– Каланки, – повторил незнакомец и, оттолкнувшись плечом от косяка, вышел на террасу. – Так называют здесь скалистые бухты. Эта еще ничего, а есть весьма опасные, где нельзя близко подходить к краю и на берег не спустишься.
– Я не любитель пеших прогулок, – сухо произнес Сезар.
– Я тоже. При моей комплекции… – Он оглянулся и с сожалением прицокнул языком. – Как назло, никого, кто мог бы меня вам представить. Ладно, справлюсь сам. Арман де Лёба, к вашим услугам. – Расцепив наконец руки, он поклонился. – Я близкий друг господина де Греара.
–
– Младшего. Старший меня не очень-то жаловал. – Господин де Лёба тонко хихикнул. – Он был, между нами говоря, весьма нелюбезен… А вы тот самый виконт, который должен жениться на нашей малышке Сабрине? Повезло ей. У какого парижского портного вы одеваетесь?
Всю эту речь можно было бы счесть наглой и даже в чем-то оскорбительной, если б не интонация, с которой господин де Лёба ее произносил: немного заискивающая, наивная, мягкая. Сезару новый знакомый показался человеком зависимым, да, вполне вероятно, так оно и есть. Мишель де Греар, в его физическом совершенстве и сиянии молодости, может запросто подчинить себе подобного человека, даже невольно.
– У Ворта и Гажелэна, – небрежно сообщил виконт.
Рот Лёба округлился.
– Ворт! Тот самый англичанин, что одевает императорскую семью? Боже, боже. Об этом можно только мечтать. – В последнее время имена портных начали наконец звучать в обществе, а не теряться на заднем плане, и разговоры о них тоже вошли в моду – как и журналы, где печатались рисунки новых моделей. Арман де Лёба развел руками. – А я, как видите, нашел местного, который кое-как умеет управляться с иглой. И дерет сумасшедшие деньги, просто сумасшедшие. – Он внимательно разглядывал Сезара с головы до ног. – И ваши туфли! А в Марселе ничего, кроме рыбацких башмаков, не отыщешь. Ха-ха-ха! – громко засмеялся он. – У нас тут глушь, настоящая глушь, да.
– Вы живете в поместье неподалеку? – прервал его виконт.
Арман заморгал, словно удивившись вопросу.
– Неподалеку? В поместье? Нет. Какое поместье! Я не мог бы его содержать. У меня дом в городе, небольшой, но вполне еще приличный, там я и живу. Впрочем, не стану отрицать, я много времени провожу здесь. Мишель, мой добрый друг, очень щедр, и мне перепадает от его щедрот. И всегда со мною любезен, всегда. Мы давно с ним дружны. Общие интересы, да-да, и родство душ. – Он говорил даже с некоторой гордостью, что заставляло сделать вывод: общественное положение господина де Лёба гораздо ниже, чем у Греаров. – И его сестра – ангельское создание. Любезна, как любезна! Так вы с нею сочетаетесь браком?
– Откуда вам известно об условиях завещания? – резко спросил Сезар.
– А? Так это всем известно. Подобные вещи в тайне удержать сложно, знаете ли. Лично мне сказал Мишель, а мадемуазель Сабрина проговорилась кому-то из своих подружек, так и разнеслось. Опять же, осмелюсь заметить, этот их нотариус, господин Шампель, совершенно не умеет держать язык за зубами! Да вы поймете. Если сегодня к обеду снова приедут те, кто обычно заглядывает в последние две недели…
– У хозяев траур. Разве они принимают?
– О! Закрыть двери дома? Это не по-марсельски. – Господин де Лёба ухмыльнулся и потер большие мягкие руки. – Здесь у нас не принято запираться, даже когда постигла тяжелая утрата. А в Париже все не так?
Он
– Признаться, я рад встрече с вами, господин де Лёба! Все эти беседы о смерти и женитьбе отбивают аппетит. Не прогуляться ли нам неподалеку? К ужину еще не звали.
– Охотно! И, прошу, зовите меня Арманом. Так все ко мне здесь обращаются.
– А вы называйте меня Моро.
– Благодарю, ваша светлость. Большая привилегия.
Они спустились по широким ступеням в сад и медленно направились по дорожке к морю; под туфлями заскрипела галька. Розовые кусты стояли окутанные предчувствием цветения, и кое-где среди глянцевых блестящих листьев уже виднелись бутоны. А пока на клумбах раскинулась нежная россыпь фиалок. Местами поднимали головки крокусы, которые уже отцветали, и ирисы, только начинавшие зацветать. Словно облака, зацепившиеся за землю, стояли в цвету черешневые и миндальные деревья, и каждый порыв ветра вызывал маленькую снежную бурю, срывая лепестки с цветов. Весь сад был усыпан этими крохотными белыми лепестками.
– Как, вы сказали, называются здешние бухты?
– Каланки. Весьма живописно, не так ли? Это известняк. Море и ветер творят с ним чудеса. – Господин де Лёба шел, широко размахивая руками. Виконт старался держаться чуть в стороне от него, что было непросто на узкой дорожке. – Вода в этих бухтах всегда холоднее, чем в море, потому что здесь множество подводных рек.
– Вы всю жизнь живете здесь? Не надоедает? В Париже гораздо веселее. – Сезар поморщился, как человек, вынужденный терпеть невыносимые условия. На самом деле ему нравилось и закатное небо, и лепестковый дождь.
Арман бросил на собеседника веселый взгляд.
– Столица? Да. Это мечта. Но мне не по средствам там жить. А здесь климат гораздо лучше. – Он с любопытством смотрел на виконта. – Говорят, вы воевали?
– Откуда вам это известно?
– Мишель сказал. Я бы никогда не смог. – Он передернул плечами. – Война – это слишком страшно. Предпочитаю мирную жизнь, партию в карты по вечерам да стаканчик хорошего вина. А вы вот решились.
Следовало быть очень осторожным дальше: неизвестно, что именно знает Мишель де Греар о военных похождениях Сезара и что он поведал своему недотепистому другу. Виконт произнес небрежным тоном:
– Война – способ упрочить положение в обществе и доказать собственную лояльность нашему императору, именно потому я и отправился туда. Это был земной ад, и я не желаю в него возвращаться. Я старался держаться подальше от смертоубийства. Но мундиры у нас красивые.
Арман захохотал; он вообще, заметил Сезар, улыбался часто и легко, что говорило о нем как о человеке, который любит жизнь и радуется всему, что его окружает.
– Мундиры! Нынче на марсельских улицах их полно. Солдаты пьют за победу, а потом палят по окнам; полиция уже устала сажать бузотеров на ночь в кутузку, чтобы протрезвели. Но жители не жалуются, нет; лучше уж пьяные, но наши, чем трезвые да чужие. Не готов слышать на улицах Марселя русскую речь.