Шрифт:
Пролог
Скрестив костлявые длинные пальцы на набалдашнике трости, старик, как обычно, сидел на скамье в аллее старого московского кладбища и, глубоко задумавшись, отрешенно глядел перед собой в пространство.
В такие минуты, сосредоточенно обдумывая очередную страницу своего многостраничного труда, он почти полностью отключался от реальности.
Вывел старика из
Маленький мальчик с пластмассовым ведерком, крутившийся возле скамейки, завороженный неподвижным взглядом старика и невероятной, почти мертвенной бледностью его лица, некоторое время испуганно его разглядывал — и вдруг от страха расплакался.
Очевидно, на ребенка, которого мама взяла с собой на кладбище, отправляясь поухаживать за могилкой, подействовала соответствующая кладбищенская обстановка.
Мальчика тут же подхватила мамаша:
— Вот! Говорила я тебе: веди себе хорошо… Видишь, какой дедушка сердитый! Будешь плохо себя вести, этот дедушка с кладбища придет и тебя заберет.
«Дедушка! Какой я тебе дедушка…» — Очнувшись от своих раздумий, старик иронически хмыкнул.
Увы, он еще помнил те времена, когда в худшем случае родители или бонна сказали бы «какой сердитый господин» или вообще сочли бы непозволительным обсуждать с ребенком незнакомого человека.
То были времена, когда воспитанные дети употребляли обращение «тетя» и «дядя», и уж тем более «дедушка» и «бабушка», только по отношению к своим родственникам.
Это уж потом, при большевиках, широко распространилась свойственная до революции только простонародью фамильярная манера всех называть «тетями» и «дядями».
«Все-то у них «тетеньки», все-то у них «дяденьки»… — думал старик. — Тьфу!
А как они говорят?! Ну, кто сейчас, скажите на милость, правильно ставит ударение в слове «творог»?! Да никто… Эх, погибла Россия.
А это малограмотное обращение «дамы и господа»? Они содрали его с английского «леди и джентльмены»… Но в России никогда так не говорили. Ведь не принято обращаться к женщине «дама!». Всегда говорили: «Госпожа имярек!» Потому и к достопочтенной публике принято обращаться «Господа!».
А эти, нынешние, заладили, как попугаи, нахватавшиеся знаний в дворницкой: «дамы и господа», «дамы и господа»…
Нет, погибла, погибла страна безвозвратно…»
Но кое-что, кое-какие осколки былого величия, былой культуры все-таки следует сохранить… А потому труд, труд, упорный и ежедневный труд! И «дедушка» доведет дело до конца. Его труд, его рукопись книги «Славные представители дворянских родов» все-таки увидит свет!
Некоторые его критики и недоброжелатели, правда, намекают, что название длинновато… Но лично он не находит в заглавии своего обширного труда ни одного лишнего слова.
И он доведет это дело до конца.
Тем более что не далее как вчера секретарь господина депутата передала ему приглашение посетить господина депутата с визитом.
Такая встреча, конечно — несомненно! — может сулить только благополучный исход
Однако не следует более доверяться случаю, прихоти спонсоров, капризам благодетелей…
Не в его привычках только ждать, просить и надеяться. Пора смириться с мыслью, что он тоже может умереть… Через неделю или через месяц, возможно, даже завтра или через день… Сознавать это непривычно… Но что делать… В любую минуту! Срок настал… И тогда труд его жизни останется грудой забытых всеми неизданных страниц. То есть станет бессмысленным!
Этого допустить нельзя.
Следует использовать выпавший ему шанс. И решить все как можно скорее.
Он просто не имеет права не использовать этот шанс с господином депутатом. Не имеет права!
Да, именно так: если он этого не сделает, это и будет преступлением.
Нет, конечно, он не сошел с ума и не страдает манией величия… Но дело обстоит именно так. Не стоит преуменьшать значения того, что он написал. Скромность в данном случае означала бы глупость.
Старик не спеша поднялся со скамьи и, не обращая более внимания на плаксивого отрока, направился вдоль аллеи на прогулку…
Ему необходима была, как теперь это называют, «энергетическая подпитка». Ибо его ждет «труд, труд, упорный и ежедневный труд».
Величаво ступая, несмотря на свой удивительный возраст, он шел по аллее, на которую ажурной вязью ложились тени от могильных оград, удаляясь в глубину Даниловского кладбища, а маленький мальчик все никак не мог успокоиться…
Таких страшных стариков ребенок видел прежде только на картинках в книжке со страшными сказками!
Но этот старик был страшнее… Потому что был он не на картинке, а на самом деле.
Наконец-то этот «избранник народа» прошел к себе в кабинет!
И очередь, уже давно образовавшаяся в приемной, напряглась. Сейчас начнется прием…
— Лика, чай с лимоном, — услышал Ладушкин из кабинета голос депутата.
«Лика, стало быть, ее зовут… — отметил для себя Ладушкин, внимательно оглядывая секретаршу депутата Хованского. — Лика, приятное имя… Этакая женщина-девушка без возраста, вечные «двадцать девять». И каждый день у нее, бедняжки, одно и то же: эта приемная, эти пиликающие телефоны на столе… На обед из-за нехватки времени — пакет из «Макдоналдса», из хороших новостей — очередные колготки. Надо будет ее куда-нибудь пригласить… Такое знакомство может оказаться полезным».
Ожидание было долгим, и в очереди потихоньку сплетничали, перешептывались:
— Как, говоришь, его фамилия? Ну, этого депутата?
— Хованский.
— Как в опере, что ли?
— Какой опере?
— Ну, «Хованщина».
— Ага… Точно. Федор Федорович Хованский.
— То-то мне показалось, когда он мимо в кабинет проходил, — ну точно как ряженый в оперной массовке! У него, часом, борода не приклеенная?
— Настоящая… Вообще-то, говорят, он потомок княжеского рода. К тому же еще и председатель Московского дворянского союза, между прочим.