Фанфан и Дюбарри
Шрифт:
— Теперь пойдемте осмотреть каюты! (С чего это, черт возьми, мадам Баттендье так заикается?)
Вниз он спустился в три прыжка по широкому трапу. И в нос ему ударил сильный, удушливый запах зерна, разогретого дерева и соли, который он вдыхал с наслаждением. Палуба гудела под его ногами. И тут его окликнула Аврора:
— Тут такие чудесные каюты!
— Но вы вся дрожите! — удивился Тюльпан.
— Это из-за разницы в температуре снаружи и здесь!
— Мне кажется, здесь довольно жарко! — удивился он, действительно ощущая себя в геенне огненной.
— Что?
— Я говорю, мне
— И в самом деле жарко… — Аврора Баттендье в смятении распахнула какую-то дверь. Она вела в каюту капитана. Каюту небольшую, но уютную, с широкой кроватью. В иллюминатор проникал неясный свет, временами чуть подрагивавший.
— О, тут кровать! — заметила Аврора Баттендье, и глубоко при этом вздохнула.
— Да, — ответил Фанфан, удивляясь, что его провожатую удивляют такие естественные вещи, и, взглянув на нее, увидел — Аврора Баттендье держалась за грудь и, казалось, в любой миг готова была упасть в обморок.
— О, как мне плохо! — вдруг воскликнула она. — Я задыхаюсь! Ослабьте мне корсет, расшнуруйте его!
— Не бойтесь, я вам помогу! — сказал Фанфан и принялся за дело. Аврора Баттендье побледнела и Фанфан почувствовал, как все сильнее дрожит её рука на его плече.
— Боже! — воскликнул он. — Похоже, вам не по себе! Не желаете ли на минутку прилечь?
— Все эта жуткая жара! — простонала она и Фанфан в изумлении увидел, как в несколько секунд она сорвала все, что на ней было и навзничь рухнула на постель, закрыв глаза.
Будь в этот миг кто за дверьми, немало удивился бы странному диалогу, протекавшему в каюте, где женский голос простонал:
— Аркебуза!
Ну а мужской в ответ все удивлялся:
— Какая аркебуза? Откуда? Нет у меня аркебузы!
— Ах, есть! — не унимался женский голос. И в следующий миг блаженно возопил: — Давай! Стреляй в меня! Я твоя мишень!
И тот, кто оказался бы на борту "Фанфарона", навряд ли понял бы, при чем тут стрельба по мишеням, услышав, как мишень в восторге стонет:
— О да, да, Фаншетта была права! Я уже дважды умерла! Да! Да! Да! Да!
Аврора и Фанфан поднялись на борт в десятом часу. В полдень Аврора сказала: — Двенадцать! — и вовсе не имела ввиду время.
Спрятав лицо Фанфану под мышку, она вначале помурлыкала, как кошка, потом довольно потянулась и потом, желая оправдаться (кто может осудить её за это), заявила:
— На суше я б тебе не поддалась! (Кстати, мы вместе с Фанфаном изумлены такому толкованию этого слова, Авроре вовсе нечему было поддаваться, она сама Фанфана изнасиловала!) Но вот на корабле я над собой не властна. Все от того, что когда я познакомилась с мсье Баттендье на мосту де ля Турнель, он пригласил меня осмотреть свое судно, которое возило в Париж зерно из Нормандии. В тот день была такая же жара, как сегодня, а мсье Баттендье меня в своей каюте изнасиловал. И с той поры в летнюю жару от запаха зерна, смолы, воды и дерева со мной делается горячка!
"— А не был ли Баттендье тогда моим работодателем?" — спросил себя Фанфан, который, как мы помним, возил в Париж зерно из Нормандии, но вслух сказал только:
— Ну, если так, ему со мной ты изменяла без особой вины!.
4
"Мсье!
Вернувшись
Мадам Баттендье сказала мне, что Вы на удивление соответствуете тому, как описали вас добрейшая Фаншетта в письме, которая моя жена, к несчастью утеряла (женщины так забывчивы!), но содержание которого пересказала мне, что Вы исключительно порядочный молодой человек, как утверждает мадам де ля Турнере.
Доставьте нам такое удовольствие, дорогой мсье, и приходите к нам на ужин, когда опять окажетесь в городе, мы сможем побеседовать о том, что как сказала мне моя жена — Вас так интересует, раз Вы хотите стать моряком. Моя жена полагает, что для начала Вам нужно несколько месяцев провести на суше, чтобы научиться всему, что касается мореплавания и торговли, и считаю, что она права."
Как можно понять, это письмо написал и подписал Оливье Баттендье. Фанфан нашел письмо подсунутым под дверь своей мансарды, когда вернулся после двух недель, проведенных на маневрах — маневрах довольно удивительных, как мы ещё расскажем в свое время.
И вот вечером четвертого сентября в шесть часов (в те времена ужинали рано) Фанфан, вымытый и сверкающий, как золотой экю (вспомним, как мило он назвал Аврору) предстал перед импозантным входом дворца мсье Баттендье в чистой форме, вычищенной шляпе, отполированных до блеска башмаках, в надушенной сорочке (достал пачули) и взялся за молоток.
Ему было немного не по себе. Мысль о том, что через минуту он окажется лицом к лицу с человеком, который столь любезно его пригласил и которому он без зазрения совести наставил рога, была неприемлема для его понимания чести. Но мог ли он отказаться от приглашения? Фанфан себе поклялся, что на Аврору впредь смотреть будет только почтительно и никогда больше не будет превращать её в мишень.
Открыл ему тот же лакей, что и в прошлый раз. То, как его приняли, Фанфана поразило: без поклона и приветствия! Только кивнул — мол, проходи, — без всяких церемоний, как разносчику!
— … ждут в салоне, — унылым тоном сообщил он. — Дорогу знаете.
Взглянул он на Фанфана насмешливо и вместе с тем ехидно и отвернулся.
— Подождите-ка! — окликнул его Фанфан. — Что с вами случилось?
— Со мной? Ничего! — ответил тот дерзко смерив его взглядом. — А что, разве по мне это заметно?
— Ну вы дерзки, мой милый не по чину. И я скажу вашему хозяину, как вы ведете себя с теми, кого он приглашает в гости!
— Ну, я бы тоже кое-что хотел ему сказать! — шепнул наглец, не закрывая дверь, и вместо этого недвусмысленно уставившись на "Фанфарона", тихо покачивающегося в бухте метрах в двадцати!