Фанфики
Шрифт:
— Ванька! Не сдавайся! Дави гада! Он, жлоб плешивый, за нынешний поход к Киеву нам до сих пор за овёс не выдал!
Сейчас начнут скандировать «шайбу-шайбу!». Только бы без мордобоя…
У Гаврилы в кисе несколько мелких серебрушек: куны, резаны, ногата… Я их и проигрываю. И здоровенная длинная плоская палочка с какими-то буквами, царапинами и сколами — «ветхая» гривна. Последняя, она же — единственная. Вот её и выложил:
— Ставлю в четыре гривны кунами.
Казначей высыпает свою кису. Играем. Выигрываю. Удваиваю. Дядя стаскивает перстень с руки. А я знаю что это?
— Играем под запись. Николай, бери складень вощёный, записывай.
Картинка… по Лермонтову:
«Теперь кружок понтёров праздных Вообразить прошу я вас, Цвета их лиц разнообразных, Блистанье их очков и глаз, Потом усастого героя, Который понтирует стоя; Против него меж двух свечей Огромный лоб, седых кудрей Покрытый редкими клочками»Усов у меня нет, очков — на «Святой Руси» нет вообще, свечей — так и не принесли. А так… похоже.
Семь выигрышей подряд. Конечный результат — 256 кунских гривен. Можно было бы и дальше, но… семь — число критическое. Как-то на седьмой раз — смысл происходящего… «раздевания» доходит даже до лоха. Виноват — до казначея.
Дядя сильно переживать начал, меня за руки хватать. Кричать, что углядел как я мошенничаю… Короче, я доску на пол сбил. Чисто случайно рукавом зацепил. Своей безрукавки. Потом снова на стол выложил и на глазах у всех — скорлупки раздавил.
— А…! Ты…! Ублюдок недоношенный! Ты чего сделал?! А отыграться?!
— «Била мама сына не за то, что играл, а за то, что отыгрывался» — русская народная мудрость. Тебя, дядя, матушка твоя, видать, в детстве мало била. Игра кончилась — плати.
Дядя в ответ неразборчиво — матом, слюнями и соплями. И руками. А вот это зря: публика на моей стороне. Гости подвыпившие, хорошо разогретые. Завернули дяде рученьки, положили мордой в салат. Или что там перед ним стояло.
«Карточный долг — долг чести» — русская народная мудрость. Враньё полное — какая может быть честь у карточного каталы? Но, Вронский, например, готов не платить портному за его труд, потому что приятель проигрался шулеру (дурак), а Вронский выступил гарантом (второй дурень).
Здесь, на «Святой Руси», как и во многих древних и средневековых социумах, игральный долг обеспечивается всем имуществом игрока, включая его самого и членов его семьи. Известна история одного древнего китайского купца, который последовательно проиграл имущество, детей, жену и себя самого.
Сейчас будем на казначея ошейник одевать. Интересные имущественно-правовые коллизии возникают…
Казначей в ошейник не захотел. Охолонул малость, снял с лысины квашеную капусту и, уже внятно, сообщил:
—
— Пойдёшь. Как долговую грамотку выпишешь. Что отдашь в три дня. А дальше — реза исполу за всякую седмицу.
— Чего?! Ты моему слову не веришь? Да я… Я казначей смоленский! Моё слово в городе — в цену с золотом…!
— Извини, дядя. Но мы люди дикие, деревеньщина-посельщина. Только из болота велезши, только с дерева спрыгнувши… Коль слово у тебя такое… золочёное, так и процарапай его на бересте. Тута вота.
Народ хихикает и подначивает. Казначей шипит и потеет. Вытирает свой голый череп, но сразу снова начинает «пускать зайчиков» — факела на мокром отблеск дают.
Пыхтит, но царапает долговую грамотку. Я прикидываю — а не сильно ли я за дядю взялся?
Оценочно баронский лен даёт в Европе около ста фунтов серебра годового дохода. В наших кунских гривнах — семь сотен. С учётом разницы в ценах — две-три сотни.
Точно не скажу, но в следующем столетии летописец стыдит бояр, которые за две сотни годового жалования служить не хотят: «говорят — мало, де, даёшь княже». И приводит в пример «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой»: раньше, в предыдущем столетии, и бояре были скромнее, и вода мокрее.
Насчёт казначейских приработков… тут только фантазии.
Вроде, не надорвётся.
Так, что я ещё из фанфика пропустил? Что-то важное… А!
И просит важно позволенья Лишь талью прометнуть одну, Но с тем, чтоб отыграть именье, Иль «проиграть уж и жену».Как-то я отклонился от Михаил Юрьича. Игра закончилась, скорлупки я раздавил. А жена осталась у казначея. Точнее — они с Аннушкой в её покоях болтают. Надо как-то… ближе к первоосновам, к классике, к школьной программе…
— А залог какой оставишь?
— Какой тебе «залог»? Я тут вот! Усадьба у меня — вона тама по улице! Меня тута все знают!
— Это хорошо. Поэтому и залог невелик — твоя жена. Как долг вернёшь — залог назад получишь.
— Твою… разъедрить черешней! Будь по-твоему. Но оставлю без прикрас. Покрадёте же!
«О страх! о ужас! о злодейство! И как доныне казначейство Еще терпеть его могло! Всех будто варом обожгло».Лермонтов описывает реакцию Тамбовского высшего общества второй четверти 19 века. Уже произошло и, в немалой степени, проникло в российскую провинцию «повсеместное смягчение нравов». А вот за полвека до того довольно часто чиновники с Алтая, например, отправляясь по делам в центральную Россию, занимали у сослуживцев деньги под заклад своих жён. Да и Кузьма Минин говорил, поднимая нижегородцев: «Заложим жён и детей своих». Так что, я вполне в рамках исконно-посконного.
Казначея возмутило моё недоверие к его слову, а не судьба его супруги.