Фантастические рассказы
Шрифт:
И тогда был предложен новый вариант.
Автором этой идеи был Лешка. Она поражала простотой: взять лонг-стрессмена и с помощью гипноза попробовать пробить пресловутый барраж. Ведь были же опыты Райновского, который внушал людям, что они Лобачевские и Репины, и те, до сеанса считавшиеся абсолютно бездарными в математике и живописи, начинали в самом деле писать, не как Репин, может быть, но как хорошие копиисты, начинали представлять себе неэвклидову геометрию. А что, если пойти по пути Райновского?
Эксперимент был задуман очень изящно.
И
Просто ничего. Тупик. Сооружение из пяти шпал, раскрашенных в черно-белую полоску, укрепленные песчаной обваловкой.
Конечно, остается лонг-стресс. Он уже принес немало: объективно, явившись (не надо, в конце концов, бояться громких слов!) серьезным вкладом в науку, уже сейчас, только родившись, принес пользу людям; и субъективно - тоже, и в смысле морального удовлетворения, и в смысле сугубо материальном даже. И разрабатывать, улучшать, доводить его можно до бесконечности.
Но хомофеноменология? Что будет с ней? Ведь лонг-стресс не приблизил решения ни на шаг...
9
К полуночи в баржинской квартире царил настоящий шабаш. В спальне Гиго отплясывал с Зойкой нечто лихое. Озол с пеной у рта спорил о чем-то с Германом: судя по доносящимся обрывкам фраз - об йоге, которая была больным местом Озола и фигурировала чуть ли не во всех его рассказах. Лешка, Зимин и Боря-бис тоже спорили, но тихо, вполголоса, рисуя что-то на салфетке, - это Лешка собирался "ни о чем не думать"!
Баржин распахнул окно: в комнате было накурено. С улицы хлынул поток сырого и холодного воздуха. Баржин с наслаждением вдохнул его. "Устал, подумал он.
– Устал. И хочу спать". Он собрался было выйти в кухню, погасить свет и посидеть там в одиночестве, когда раздался звонок.
Странно... Больше Баржин никого не ждал.
На пороге стоял Старик. А рядом незнакомый пожилой человек, чем-то его напоминающий, - такой же высокий и тощий, с узким лицом и тяжелым подбородком.
– Принимаете гостей, Борис Вениаминович?
– спросил Старик.
Баржин отступил, жестом приглашая их войти.
– А это мой подарок к вашему юбилею, - сказал Старик.
– Феликс Максимилианович Райновский, прошу любить и жаловать. Только что прилетел из Москвы, потому мы с ним и задержались несколько.
Райновский!
Баржин взглянул на Старика. Но тот был абсолютно серьезен. Только где-то в углах глаз... Хотя нет, это были просто морщинки.
– Очень рад.
– Баржин пожал руку Райновскому и распахнул дверь в комнату.
– Прошу!
При виде Старика все вскочили.
Из спальни высунулись Зойка и Гиго. Увидев Райновского, Гиго прямо-таки ошалел.
– Феликс Максимилианович! Вырвались-таки?
– Кто устоит перед натиском Чехашвили?
– сказал Старик.
– Штрафную им!
– потребовал Озол.
– Можно, - согласился Райновский.
– Сыро как-то у вас в Ленинграде. Так что с удовольствием...
– Это что за фокусы?
– шепотом спросил Баржин у Гиго.
– Я не был уверен, что получится,
Не прошло и часа, а Баржину стало казаться, что Райновский работает с ними с самого начала, настолько легко и естественно вошел он в их "братию". Это было приятно и самому Баржину, и - он ясно видел это - всем остальным.
Озол притащил поднос, уставленный чашками с дымящимся кофе, а Старику, не признававшему "этого поветрия", кирпично заваренный чай.
– Ну-с, - сказал Райновский, принимая протянутую ему Зойкой чашку, - а теперь два слова о деле. Только два слова, потому что всерьез мы будем говорить завтра, ибо утро, как известно, вечера мудренее. В общих чертах о вашей работе знаю. Я имею в виду не лонг-стресс. Я имею в виду хомофеноменологию. Знаю из вашего, Гиго Бесарионович, письма и из неоднократных разговоров со старым моим приятелем Иваном Михайловичем, Райновский сделал легкий поклон в сторону Старика.
– И сдается мне, что вы не только на правильном пути, но и, как любят выражаться борзописцы, вышли на финишную прямую. И сегодняшняя ваша неудача, по-моему, вытекает не из неправильности общих предпосылок, а из погрешностей эксперимента.
– Яновский напортачил, да?
– спросил Озол.
– Адька!
– рыкнул на него Поздняков.
– Вы хотите сказать, Феликс Максимилианович, что система внушения...
– Я очень ценю коллегу Яновского, - сказал Райновский.
– И должен признаться, что он организовал все очень хорошо. Вот только что внушать? Это, боюсь, вы с ним не продумали. Что же до технической стороны, повторяю, она была организована на совесть. Я бы, правда, несмотря на высокую степень гипнабельности Германа Константиновича, подкрепил внушение химиотерапией.
– Лешка не удержался от улыбки: в свое время он предлагал это.
– Торидазин, а еще лучше - мелларил. Можете вы его достать?
– Достанем, - прогудел Гиго.
– Достанем, Феликс Максимилианович!
– Прекрасно. Что же до внушения, то его, я думаю, будем строить по следующей схеме...
Озол, слушавший весь этот разговор, сидя на краешке письменного стола, внезапно отключился от окружающего. С ним такое бывало, он называл это "абстрагироваться". Он почувствовал пока еще смутные, размытые, как на недопроявленной фотографии, контуры рассказа, который, возможно, даже не будет фантастическим. Впрочем, нет - будет, конечно, потому что Озол всегда должен был заглядывать на дюжину шагов вперед...
А Баржин улыбался. Он слушал Райновского и чувствовал, как исчезает куда-то, тает в прокуренном, но, вопреки медицине, таком живительном воздухе комнаты его тоскливая неприкаянность.
Потому что никакого тупика нет. Есть только маленький полустанок в ночи. Поезд стоит здесь совсем недолго, можно только выскочить на платформу, походить, разминая ноги, по хрусткому снегу, искрящемуся в холодном свете ртутных ламп, выкурить сигарету - и снова в путь, дальше, дальше, потому что полустанок - это лишь короткая остановка и немного грусти, оставшейся там, позади...