Фантастика 1964
Шрифт:
Егоров уныло окинул взглядом пассажиров. Яркое солнце, проникавшее сквозь стеклянные стены, приветливо освещало озабоченные лица мужчин, загорелых и обветренных, с большими сильными руками, бровастых и щекастых женщин в хустках-платках, закрывавших лоб до самых глаз, детей, возившихся у ног спокойны родителей. Негромкий мелодичный говор, наполнявший зал, переливался всеми красками музыкальной украинской речи. Егоров сел и задумался. Ему нельзя терять больше ни одной минуты, а он должен сидеть и дожидаться этого клятого винтолета.
Среди присутствующих возникло
Егоров тоже посмотрел на дверь и увидел странного человека. Первое впечатление было неопределенным. Тревога и ощущение опасности охватили его.
Человек был дьявольски красив. Его красота была подобна вызову или удару кнутом. Все в нем было законченное, совершенное и в то же время невероятно экстравагантное.
Красота — это высшая гармония, многочашечные весы, все чашки которых старательно уравновешены природой. Оригинальность порождается удачным отклонением от равновесия. В незнакомце был именно тот миллиграмм уродства, который делал его красоту гениальной.
Человек, вероятно, привык находиться в скрещении взглядов. Он подошел к окошку кассы так, словно в зале никого не было. Он заглянул в окошечко, где плавала голая макушке зеленоглазого кассира, спросил с легким иностранным акцентом:
— Вам звонили только что про меня?
Макушка запрыгала, как поплавок в ветреный день, когда клев плохой и бесконечная рябь бежит по свинцово-серой воде. Егорову была видна тощая рука в веснушках с рыжими волосками в том месте, где белый манжет плотно обхватывал запястье. Рука подобострастно взвилась и мягким движением опустила на барьер билеты.
Красавец кивнул головой и, сунув билеты в карман, направился к выходу. Кассир приподнялся над сиденьем и крикнул вслед:
— Ваш автолет в третьем гараже! Справа, как выйдете…
Незнакомец, не оборачиваясь, снова кивнул.
Егоров подошел к кассе.
— Значит, у вас был свободный автолет? — спросил он нарочито спокойно.
Рыжебровый некоторое время строчил что-то в своих бумажках, потом медленно поднял голову.
Он смотрел на Егорова удивленно и непонимающе.
Он, конечно, не узнавал его.
— Какой автолет? — слабым, усталым голосом спросил он.
— Тот, что вы только что отдали этому иностранцу.
— А-а-а, — протянул кассир и углубился в накладные.
Егоров почувствовал, что желчь вышла из печени и, минуя камни, расставленные в желчном пузыре, поднялась к голове, застлав поле зрения плотным коричневым туманом.
— Я с вами говорю! — гаркнул он, ударив кулаком по стойке.
Накладные и квитанции, наколотые на сверкающие бюрократические пики, баночка с клеем, чернильница из лунного камня — все, как один, подпрыгнули,
Баночка перевернулась, из нее выползла колбаска прозрачного желтоватого клея. Кассир, побледнев, вскочил:
— Вы за это ответите! — Он нажал кнопку.
Егорову пришлось еще долго размахивать руками, кричать, оправдываться, объясняться, усовещивать, призывать, угрожать и льстить, пока, наконец, в девятом часу он не выехал на машине начальника станции. Вместо быстрого мощного автолета ему пришлось сесть в допотопный автомобиль, прихотью судьбы заброшенный в сарай начальника местной службы движения.
Мысленно установив генетическую связь между станцией и начальником, с одной стороны, и животными, преимущественно собачьего рода, с другой, Егоров успокоился и начал осматривать окружающий мир. А он был прекрасен. Высокое голубое небо с мелкими полупрозрачными облачками было заполнено теплом и светом. Свежая, еще зеленая пшеница сверкала росой. Над степью разливался аромат здоровой радостной жизни. Врывавшийся в машину ветер эластичной прохладной струей теребил егоровские вихры, и ему казалось, что у него вместе с волосами без боли отрывается и улетает кожа… Слабый запах степи пронимал его, как стакан перцовки после долгой холодной охоты.
— Давненько я не бывал здесь, — растроганно шептал он, глядя на знакомые поля, черные ленты дорог, петлявших вдоль густых лесополос.
— В Музыковку? — спросил шофер.
— Ага.
— К Нечипоренко?
Егоров посмотрел на парня. Чернявый веселый хлопчик. Его звали почему-то Реник Рейнгольдс.
— К нему. А ты откуда знаешь?
— А что тут знать? К нему многие сейчас ездят… А вы не знаете, скоро он назад полетит?
— Полетит. Дай отдохнуть человеку, он же только что вернулся.
“Волга”, легко катившая по бетонному шоссе, замедлила ход.
— В чем дело? — спросил Егоров.
— Да тут съезжать надо с бетонки. Поворот на Музыковку.
— Так в чем же дело? Валяй…
— Та дороги ж здесь у нас, не дай господи! Когда сухо, оно еще ничего, а после такого дождя…
Парень не договорил и свернул направо. Машина, сделав лихой поворот под мостом, выскочила на черную ленту проселочной дороги. Егоров с опаской посмотрел вперед. Он хорошо знал, что такое черноземный тракт после дождя.
Дорога были изрыта глубокими колеями. Рытвины напоминали окопы. Грунт под колесами “Волги” расползался все больше и больше, пока машина, наконец, не села на живот, беспомощно разбрызгивая с колес большие черные куски.
— Есть, — сказал Реник и остановил мотор.
Они выбрались наружу. Егоров сразу же утонул по щиколотку в жирной вязкой грязи. С проклятьем выдернул он ногу из клейкой массы. На легкие летние туфли налипли пудовые комья дегтярного цвета, и Егорову показалось, что он надел валенки. Теперь он не чувствовал под ногами ничего, кроме зыбкой и скользкой неустойчивости. Ему стало даже немного страшно; вдруг земля начнет медленно расплываться под ним и засосет его в глубокую черную трясину.