Фантастика 1966. Выпуск 1

Мирер Александр Исаакович

— Нет, не знаю.

Покраснел. Другие переглянулись. Откуда он может знать?

А впрочем, прочтешь десять страниц — и надоедает, как у всех поэтов. Только Люба читает целыми вечерами. Так же, как и современная зарубежная проза: по форме хорошо, а идеи нет. Когда одни идеи — раздражает. Нет совсем — тоже плохо. “Все люди — братья” — этого мало. Как это реализовать? Нужна наука.

— Ну, что там? Как температура?

— В оттекающей крови — два с половиной градуса. После машины — почти

нуль. Юра, промеряй в разных тканях.

Жду. Юра переключает прибор на разные датчики.

— В пищеводе — два, в прямой кишке — почти три, в мозге — два и одна десятая. В саркофаге — близко к нулю.

(Саркофаг. Тоже мне название!)

— Хорошо. Игорь, взяли анализы?

— Берем. Но результаты будут не раньше, чем через пятнадцать минут.

— Знаю. Мы не будем ожидать. Видимо, уже нельзя больше понизить температуру. Давайте на этом остановимся. Теперь, как мы условились, испытаем две программы: с периодическим включением на большую производительность и непрерывное прокачивание с малой объемной скоростью. По часу на каждый вариант. Что вы скажете, товарищи? Юра?

— Давайте начнем со второго. Я думаю, кубиков триста в минуту хватит?

— Да. Другой вариант, наверное, такой: пять минут — восемьсот миллилитров, потом десять минут перерыв. Нет возражений? Принято. Тогда я пойду посижу в кабинете.

Иду по коридору. Бодрюсь, нужно делать вид. Наконец дверь.

Устал. Совсем никудышный: два часа посидел на стуле, поволновался — и скис.

Лечь. Закрыть глаза.

Голова тихонько кружится. Музыка. Мыслей нет.

Проходит. Можно смотреть. Потолок с трещиной. Люстра.

Пыль на ней. Портрет Павлова. Угол стола. Вот так бы и умереть: закружилось, тоненький звон. Провал.

Так не бывает. Вспоминается другое.

Ночи в больнице. Сухой, распухший язык. Жар, дышать трудно. Громкий разговор санитарок в коридоре. Какой-то Коля пьянствует и изменяет. “Пропадите вы с ним!” Позвать врача, пожаловаться. Неловко. Черт с ними, потерплю. Скоро улягутся на стульях и захрапят. Деликатность. Хорошо, что нас только двое. У соседа гипертонический криз. Тоже не спит. Головные боли. Вздыхает, ворочается. Молчим.

Разговаривают, проклятые!

Весь мир противен. Черствые, самодовольные врачи. Глупые, привередливые больные. Безграмотные сестры с подведенными глазами.

Говорят, что где-то есть лаборатории, населенные одержимыми учеными. Композиторы сочиняют нежную и героическую музыку. Есть любовь.

Все врут. Есть только одышка. Жажда. Толстый язык. Селезенка, как большой камень, перемещается в животе при каждом повороте.

Не хочу. Глупые бредни недоросля: какие-то модели, анабиоз. Зачем? Бог, дай мне подышать! И забери меня. Нет, не в рай, не в ад. Просто никуда.

Не забрал.

Доктора хорошие. И сестры милые, отзывчивые девушки. Цветы принесли, торт.

А сейчас мне отлично. Дышать легко. Приятная слабость делает тело вялым и легким. И мысли с чуть затуманенными переходами.

Опыт идет хорошо. Собака заснула без всяких патологических сдвигов в составе крови. Значит, в клетках за это время не накопилось вредных продуктов. Важное условие пробуждения. И левый желудочек не переполняется. Очень боялся. Мороки было бы…

Самое трудное впереди — оживить.

Будем постепенно нагревать на плазме. Потом добавим крови, как только в венозной жидкости будет мало кислорода.

Боюсь, что сердце будет слабо сокращаться, а АИК плохо приспособлен для параллельного включения.

Много еще нужно сделать. Начать да кончить. Времени мало. Сил мало. Лежать бы вот так на диване. Слушать малиновый звон.

Малиновый звон — это не то. Это в церквах. Пасха. Детство. Целую неделю звонили на нашей колокольне. Я там бывал маленьким мальчиком. Удивление: мир, оказывается, такой большой!

Как это бесконечно далеко!.. Мама. Мамочка. Кажется, при жизни я ее так не называл. Сантименты! Но все равно — самое дорогое. Идеал. Хорошо, что не дожила.

Болезнь ужасно меняет психику. (Зачем “ужасно”? Не нужно сильных выражений.) Больные видят все через свои страдания. Безразличное становится плохим. Просто плохое — отвратительным. А хорошее не замечается. Все люди раздражают. Зависть. Эгоизм. “Доктор и сестры обязаны быть отзывчивыми, хорошими. Деньги получают”. Даже я ловил себя на этом.

Нет, не допускать. Все время следить за собой, не спуская глаз. Создать следящую систему, как в технике…

Стук. Подняться, сесть. Не показываться лежащим.

— Войдите! Ах, это вы…

Юра, Вадим. Свои… Пожалуй, самые близкие? Одни из самых. Есть Люба, есть Леня. И все? А что, разве мало? Многие ли имеют столько? Друзья — это редко.

— Да вы лежите, чего вскочили! Вот раб приличий!

— Про тебя этого не скажешь.

Это неверно. Только так, сверху. Мимоза, когда касается его самого.

Юра:

— Мы принесли вам кофе.

Верно: тарелка, что-то закрыто марлей. Как в лучших домах.

— Спасибо. Садитесь. Как там?

Пью с удовольствием. Именно то, чего мне не хватало.

— Ничего еще не случилось. Всего сорок минут, как перешли на стационарный режим.

— Как анализы?

— Напряжение кислорода в оттекающей плазме понизилось до сорока миллиметров ртутного столба. Температура в прямой кишке — плюс два.

— Какой обмен? Прикинули?

— А как же! Чтобы Юра да не сосчитал! Примерно около трех процентов нормы. Да, Юрка?