Фантастика 1980

Булычев Кир

Голоса молодых

Вячеслав Куприянов

Лопата

Рассказ

В полном разгаре полевая страда, всем дело до земли, а не до неба. А оно, на грех и на счастье, было ярко-синим, чистым и пустым, так что при появлении в нем значительного предмета все подняли головы кверху.

Предмет имел форму плоского диска, а посередине казался прозрачным, чем-то он напоминал медузу, если кто смотрел когда-нибудь на медузу из-под воды, если же нет, то его лучше сравнить с одуванчиком, правда приплюснутым, и, скажем, сорвешь его и дунешь, чтобы он облетел, а он не облетит, а полетит весь в высоту,

станет в той высоте огромным, а потом снова будет снижаться, — так вот, это то самое зрелище.

Предмет все увеличивался в размерах и увеличивал таким образом тревогу глядящих на него снизу: а не покроет ли он собою все поле, а то и всю округу, а то и целое полушарие?

Тревога была столь неопределенной, что бежать не решались.

Бригадир Филипп Семенович, подбоченясь, глядел ввысь вместе со всеми, потом, не опуская головы, подозвал хозяйственным жестом помощника и распорядился:

— Володя, живо в деревню: хлебец, соль, полотенчишко…

Мигом!

И Володя исчез, появившись снова через такой промежуток времени, когда предмет известил о себе уже не только видом, но и звуком высокой тональности — местный гармонист утверждал позже, что это была мелодия знакомой песни.

Предмет между тем снизился настолько, что стал заметен орнамент на его днище. Потом стало ясно, что это не украшение, а сеть трубопроводов. Но вот музыка стихла, и аппарат, оказавшись величиной с племенного быка, присел на пахоту.

Бригадир Филипп Семенович принял у Володи полотенце, хлеб с солью, скомандовал: — За мной! Только по порядку, без толчеи! — и двинулся к необычному одуванчику, к этой самой медузе.

Между тем из чрева медузы вышли двое. Как положено, — в скафандрах. Они были среднего роста, но пропорции смахивали на младенческие: громадная головища под стеклянным куполом, туловище, зашнурованное в сплетенный как бы из удавов корсет, к короткие, но, видимо, сочлененные ножки, — он и позволяли существам быстро семенить по рыхлой пахоте поля. Существа размахивали верхними конечностями, не то руками, не то щупальцами, пальцы которых отрастали как бы от локтя и достигали длины до полуметра каждый. Вот этими-то конечностями и размахивали внезапные прелетенцы.

— Эки руки-то загребущие, — проворчал про себя Филипп Семенович, в то время как в его руках хлебец потихоньку трясся и соль из солонки чуть просыпалась, но к счастью, Филипп Семенович не заметил этого.

Существа между тем развернули какую-то карту и жестикулировали с явной досадой, если их эмоции хоть в чем-то подобны нашим.

Наконец они угомонились и уставились на приближающуюся толпу с бригадиром во главе. В их разочарованных позах появилось что-то вроде надежды. И когда Филипп Семенович, бледный, но исполненный достоинства, неплохо подготовленный к такой вот встрече прессой, разинул рот, чтобы срывающимся голосом гаркнуть: «Добро пожаловать, гости дорогие!» — его остановили понятным жестом, помахав перед его носом растопыренной космической ладонью.

Помахавший нажал затем кнопку на своем обмундировании, включил портативный микрофончик, из которого на чистом местном диалекте послышалось:

— Лопату здесь, часом, не находили?

И репортерский микрофончик подвинули Филиппу Семеновичу. Возник понятный разговор.

— Какую лопату? — озадаченно пробурчал бригадир.

— Понимаете, два года назад — это по-нашему времени, а по-земному сорок лет назад наши люди посетили эту планету для пополнения нашего Андромедийского зверинца диплодоками. После выполнения задания перед взлетом — именно из этой точки — было замечено, что одна из опор аппарата завязла. Ее расчистили лопатой, а когда вернулись домой, установили, что эту лопату какой-то ротозей оставил на вашей планете. Кто был

нарушитель, выяснить не удалось, так как за перелет сменилось около восьмидесяти поколений. Так или иначе пришлось срочно возвращаться сюда за нашей вещицей.

Эта честь и выпала нам благодаря предкам нашим в восьмидесятом колене. Так не находили?

— Лопату? — невозмутимо переспросил сызнова Филипп Семенович. — Так у нас сколько хочешь лопат… Володя, — обратился он к помощнику, — мигом на склад, захвати парочку поновее…

— Что вы! — раздался торопливый голос из микрофона. — Что вы! Нам нужна именно та лопата. Ведь на ней номер. Вещь космическая, по-вашему, подотчетная… Именно здесь все было, расчеты точнейшие, а нет лопатки. Вот беда…

Филипп Семенович с отеческой жалостью смотрел на пришельцев:

— Да принесет Володя лопаты, все одно копать можно, вон до склада ему полчаса ходу. Вы уж потерпите…

— О нет, так не годится, — грустно ответил прибор. — Либо та самая лопата, либо никакой. Программа у нас однозначная.

— А что теперь будет-то за лопату? — с сочувствием спросил Филипп Семенович, догадываясь, что искомая лопата — вещь вовсе не такая уж простая.

Но ответа не последовало. Контакт прервался.

И прозвучала-таки сакраментальная фраза (народ-то бывалый, бойкий):

— Фантастика? Нет, юмор.

А существо отключило все кнопки и со спутником (спутницей?) махнуло обратно в чрево медузы.

Оба они подняли свои рукощупальца на прощанье и плавно вознеслись.

Вновь послышалась музыка, не столь мажорная, как при снижении. Местный гармонист утверждал потом, что это была известная мелодия «Средь высоких хлебов затерялося…» — единственное обстоятельство, вызвавшее потом жаркие споры.

Людмила Жукова

«О свежий дух березы!»

Рассказ

По таежной избушке плыл теплый живой дух от печурки, в которую Власта то и дело машинально совала дрова, и еще от ароматных лечебных трав, оставленных охотниками-промысловиками, которые теперь почему-то не торопились прийти сюда на зимовье, хотя ох как нужны были сейчас!

Власта не спала уже три ночи — голова была тяжелой, лоб горел, глаза воспаленно моргали, словно в них насыпали песку.

Любимый умирал. Холодело его тело, синели ногти. Он давно уже не открывал глаз, а зубы его так сильно сжались, что Власта насилу их разжимала, чтобы влить хоть каплю целебных снадобий. Она уже не раз мысленно благодарила свою старую бабку, которая научила ее врачеванию травами и передала немало секретов исцеления от разных хворей.

Чем заболел Митя, она не знала: вдруг, неожиданно, свалился, сказав, что устал, поспит малость. И вот три дня — в странном оцепенении. Смесь зверобоя с девясилом, настойка женьшеня на спирту — ничего не помогло. Что еще? Голова туманилась, ей что-то грезилось, как говаривала старая бабушка — «метилось». То они будто бы едут с Митей на конях к месту раскопа по узкой тропке и Митя, сломав ветку цветущей черемухи, смеясь, передает ей душистое чудо. То в их доме, в большом городе, он, меряя комнату большими шагами — высокий, статный, черноволосый, — возмущенно передает ей разговор с директором института, не верящим в успех задуманной Митей экспедиции в эти таежные дебри верховьев Енисея. А ведь именно тут, по его мнению, должны быть стоянки «дин-линов» — так китайцы в своих хрониках называли рослых белокожих людей, пришедших на Енисей откуда-то из Причерноморья и позже ушедших через Гималаи в Индию. Очень давно, в день их знакомства, Митя сидит рядом с ней на узком диванчике в вестибюле института и о чем-то говорит, заглядывая ей в глаза, и она чувствует, что нравится этому незнакомому человеку и что это из-за нее одной он столь долго сидит и не уходит.