Фантастика 1981
Шрифт:
Это было второе их свидание. И вдруг Илья обнял ее и прошептал:
– Юлька… Вот погоди, закончим Трассу…
– Ты с ума сошел! Это же шесть лет!
– несмело возразила она.
– Не могу дезертировать с Трассы, - трезво разъяснил Илья.
– Даже вот так… в семейную жизнь. Честно. Построим, тогда уж…
– Ты с ума сошел, - пискнула она, чувствуя, что ее возносит за облака.
– Вот построим мост, тогда…
– Еще шесть дней, - подсчитал он.
– Целая неделя! Нет, это немыслимо, Юлька!
Она сняла очки и припала к его белой рубашке.
– Я твоя навсегда, на веки вечные, бессрочно, пожизненно, до той
– Валька? При чем тут Валька?
– Ему будет плохо, - только и сумела она повторить.
– А если я поставлю условие: или - или?
– Илюшенька-, ну какие могут быть условия?
– жалко рассмеялась Юлька.
– Или будь счастлива, или оставайся человеком, так, что ли?
Они вернулись к костру. Над их головами уже погромыхивал гром, пристреливаясь, посверкивали молнии вдали. Не символические, вполне реальные.
Под этим добродушным отдаленным рокотанием еще долго сидели у догорающего костра, мечтали о будущем. И Валька накинул ей куртку на плечи, а Илья устроился напротив, рассеянный и словно озабоченный.
– Это же, если разобраться, не просто мост, - сказал Пирожков, - кусочек Трассы. Мост в будущее.
– Будущее, как известно, начинается сегодня, - напомнил Арканя.
– Чего ты ждешь от будущего, Кулибин?
– Чтобы труд абсолютно для всех стал радостью. Чтобы стяжательство стало общественным позором, чумой, проказой. И когда это сбудется, хочу видеть людей добрыми.
– Добрыми?! И бандитов тоже? Ага, их уже не будет? Но все равно очень интересная мысль. А ты, Юлька, что скажешь?
– Пусть бы о человеке никогда не судили по внешности!
– А я… я… - вдруг выкрикнул Валька Сыч.
– Я бы о человеке по душе судил! Официальные звания ввел бы: серебряная душа, стальная душа… бумажная душонка. А для самых… самых душевных, - и он открыто глянул на Юльку, - установил бы высшее звание - Золотая душа.
Упали первые капли дождя, и ребята начали расходиться.
В этот момент и увидела Юлька, как Сыч вырезает что-то на прутике.
– Что это ты режешь, Валька?
Это была ночь с шестого на седьмой день творения моста через Ою. Громыхавшая в отдалении гроза принесла ливень.
Вода рушилась из поврежденной небесной тверди не дождем - лавиной. Во всю ширь долины, от леса до леса, катил мутный пузырящийся, напряженно гудящий поток. Только где-то далеко, на середине этой полноводной реки, бессмысленно торчали четыре покосившиеся игрушечные коробки: три в кучке и одна поодаль. Не связанные, еще не полностью загруженные балластом русловые опоры снесло внезапно обрушившимся паводком. Ближнюю, пирожковскую, своротило метра на три, стоявшую на самой русловине под крутым берегом, сычевскую, уволокло аж на десяток метров.
Вот когда вспомнился Илье тот самонадеянный разговор Дёевым. И наверняка вспомнилось, что не плюнул.
Ломалось все - не только график отряда, график СМГУ график автопоезда и, стало быть, график Трассы. Еще бы, вместо начала августа взять Перевал в конце ноября! Предупреждал же Деев: “Вся Трасса в тебя упрется!” Теперь, даже если день и ночь рубить русловые опоры, ни за что в срок не уложиться. Первое августа, первое августа, первое августа…
С полчаса Илья сидел в углу вагончика убитый, хрустел пальцами и кусал губы. Знать хотя бы
– Оя-ёй!
Илья встрепенулся, поднял голову, расправил плечи, точно сбрасывая последние путы оцепенения, и сказал твердо:
– Спать! Спать с утра до вечера с перерывом на обед. В запас. Набираться сил. Не исключено, придется и ночи прихватывать.
В полдень дождь прекратился, тучи разогнало, с новой силой припустило солнце.
К вечеру вода заметно пошла на спад.
Утром уже можно было продолжать работу, но не на русле - на берегу: готовить прогоны, связи, стояки, настил. Но дело не ладилось. Да и у кого поднимется рука тесать поперечины, коли нет русловых опор? Не с конька начинают ставить дом, с фундамента… До обеда о быках никто и речи не заводил - одно расстройство. В обед наскоро сколотили плотик из десяти бревешек и на тросе спустили к нижней снесенной опоре. Илья и Валька Сыч осмотрели ее, ощупали, обмерили шестом дно вокруг, но, судя по всему, ни словом не обмолвились ни там, на быке, ни по пути к вагончикам. Только за чаем Валентин сказал:
– Твою-то, Пирожков, выправим, поставим на место. А вот мою…
Все с надеждой посмотрели на Илью, потому что не в этом быке было дело, этот-то можно подвинуть, поправить, а в том, сычевском. И если уж сам Кулибин ничего не придумает…
Они поднялись и ушли. Юлька глянула на часы. Было четырнадцать десять двадцать седьмого июля. С этого мгновения время потеряло смысл…
Она побоялась сходить посмотреть, что они будут делать “с этим чертовым быком”, чтобы опять не рассердить Илью.
Но издали, с горки, все же глянула. Два бульдозера, надрываясь, тянули сдвоенной тягой с берега и только искры высекали траками из камней. Третий отчаянно загребал по воде что твой пароход. Парни, стоя по грудь в реке, поддевали быка здоровенными слегами. А с кабины бульдозера, отчаянно размахйаай руками, дирижировал Илья. Но в тот момент, когда бык стронулся с места, у них лопнул трос, и Юлька закрыла лицо ладонями и вовсе убежала, чтобы не сглазить.
Она трижды подогревала ужин, однако так и не дождалась своих заработавшихся едоков - уснула. А когда проснулась на рассвете и заглянула в раскрытый вагончик, где жил Илья, ахнула: парни мешками валялись по койкам, не раздетые, мокрые. С одежды, из сапог еще капала вода. И Юлька стягивала со всех по очереди сапоги - а вы знаете, что это такое, стягивать со спящего мокрые сапоги?
– и задыхалась, и чертыхалась сиплым шепотом, и плакала, и приговаривала:
– Мальчишки вы мои! Совсем еще мальчишки…
И ни один из них не проснулся ни на миг. Даже слова не промычал спросонья.
Потом она распалила печурку в своем вагончике и развешала, разложила, рассовала на просушку двадцать два сапога и двадцать две портянки. А сама понеслась к реке. Все четыре опоры стояли на месте. По оси как по натянутой струне.
Какой это был день и час? Вопрос праздный. Сделанное сжало, спрессовало, сгустило время. Впрочем, Юлька уже заметила, что время “испортилось”, как старые бабкины ходики.