Фантастика 1990
Шрифт:
– Ты?! Здравствуй,- полувопросительно, но мне показалось - обрадовалась.
– Вот решил…- говорю.- Собственно, просто так.
– Ты все решил окончательно?
– Послушай, ты должна согласиться со мной,- говорю без особой уверенности.- Мне очень хотелось бы, чтобы мы остались друзьями.
Тишина, лишь неясный едва уловимый шум в трубке. Потом - короткие гудки.
Я никуда больше не звоню. Возможно, вспомнив раскрасневшееся возмущенное лицо, или пощечину, или представив себе, как сидит у телефона, уронив на колени руки, жена, мать моих пацанов.
На Невском медленно
Давно ли мечтал о белом теплом мхе на сосновом взгорке - и того довольно! И вот, пожалуйте, даже полного возврата прежней жизни недостаточно. Может быть, я неверно выбрал точку нового отсчета - не туда вернулся? Так ведь и с этим просто: вот она, биокапсула, в кармане. Решился - и я там, в лесу у раздвоившейся сосны. Приду туда сейчас, первым, остальные - значительно позже. Там ведь все еще по-прежнему, как было тогда. Если я останусь здесь, будет, развиваться нынешняя ситуация. Покатится. Что станет к тому дню, неизвестно, но совсем не так, как было в момент свершения дурацкого эксперимента Ло… Хотя бы в личные дела внести ясность, обеспечить тылы. Есть ведь передовая, есть тылы…
Я, прежний, непременно воспользовался бы капсулой! Вот так прямо и подумал: чтоб с помощью чертовщины, да еще бесплатно - непременно! Но, боже мой, что это изменит в наших душах?! Ведь тогда мы дружно и твердо решили уже ничего не ломать и не строить заново. Мы обыденно предали большое чувство. Может быть, самое большое на Земле, и это предательство у нас теперь в крови. Да что там теперь… Предательство передано нам по наследству со страхом и приспособленчеством. Я, сделав гигантский зигзаг во Времени, переменился, но она-то!…
Вдруг я с ужасом понял, что нельзя жить одновременно в разных временах.
Настоящее, все сегодняшние усилия, поступки - живой расплавленный еще металл, из которого отливается будущее.
Слишком красиво, пожалуй, для истины, но все же точно: металл! Ни ногтями, ни зубами, ни телом, ни духом потом не прошибешь, не влезешь, не внедришься!
Меня не принимало настоящее, мне отвратительно было будущее с его Человечками и пронумерованными. Я видел два одинаково тупиковых пути. Существует ли третий? Как найти его? Как, где искать?! Не для себя. Я несчастнейший из людей, обреченный знанием, но мои любимые пацаны, мои внуки!
Дорогое мне заблудшее человечество…
Я сидел на скамейке в пустынном сквере и смотрел на крест Вознесенской церкви, что одиноко плыл в белой ночи, в прозрачном загадочном небе, и слезы катились по моему лицу. Я знал - этот крест плывет в Кижи, в прекрасный заповедник единства, что рождается рукотворной красотой и природой.
Я плыл вместе с ним к свободе.
Ну вот, теперь вы знаете, почему я взялся
А тогда от Вознесенской церкви я поехал домой. И попросил жену ради наших пацанов простить меня и забыть об этих трех днях. Тут уж судите как сможете, но я точно знаю, что дальше всего был от желания склеивать черепки. Мне было тяжело и тошно, и только вера в необходимость исполнить свой долг скрашивала мою жизнь.
Такая история.
Возможно, вы скажете сквозь усмешку, что все это ерунда, выдумка. Что зеркало-рефлектор, увеличив и приблизив ко мне всю отвратительную пористость моего вроде бы симпатичного загорелого лица, вдруг пробудило необузданную мою фантазию и заставило от нечего делать нагородить все это. И будете очень не правы: уверяю вас, далеко не все!
Александр ТРОФИМОВ. И АЗ ВОЗДАМ
Ощущение жизни возникло ниоткуда. Вынесенный из черного плотного слоя воды Неизвестный сначала почувствовал свет, а потом увидел его. Лучи преломлялись, превращались в паутинки, ниточки, и он ощущал их вокруг себя, они тянули его наверх, к сердцевине света. У него самого уже не было сил выбраться, но путы света поднимали его все выше и выше, и Неизвестный почувствовал свое осторожное дыхание.
Оно будто прислушивалось к себе - действительно ли он существует? Тело с трудом привыкало к миру воды и света.
Кто-то лепил его осторожной рукой из мертвых кусков, щедро даря свет каждой умершей, но еще способной возродиться клеточке. Щупальца невидимой мысли проходили сквозь него.
В его недрах шло объединение, воскрешение, возрождение, воспамятствование. Неизвестный почувствовал сердце как родник жизни в себе. И чем больше света было наверху, тем сильнее становились удары сердца.
И душа тоже очнулась в нем, на неведомых просторах многоклеточных полей, и некое подобие мысли забрезжило в непроглядной ночи сознания: кто я? где я? Нарождались вопросы, и каждое биение сердца усиливало их. В самые уголки сознания безжалостно проникали эти вопросы.
В глаза хлынул свет.
Беспамятство гудело вокруг. Еще недавно жизнь выбросила его за скобки, а теперь он был возвращен в устье бытия, но где оно было? Чувства требовали ответа, запахов, звуков, чтобы вернуться к предшествующим дням. Или векам? Хотелось реальности предшествующей жизни - успокаивающей колыбели между прошлым и будущим.
Неизвестный медленно оглядывал окружающее пространство, не в силах постичь свое место в нем. Первое, что он услышал,- шум моря. К шуму в висках примешивался шум волн, и они пульсировали в едином ритме. Это связывало его с обретенным миром.
Ему вдруг показалось, что море молило вернуться, пока не поздно, в его материнские объятья и волна заботливо касалась, зовя обратно в черную неодушевленную тишину. Но там ли была его родина, там ли? Волна особенно не торопила, как бы давая шанс оценить всю никчемность света, каменных утесов - молчаливую усмешку природы над суетой, движением. И скалы угрюмостью своей как бы подталкивали его обратно, в бесконечность тьмы - источник всего и конец всего.