Фантастика 2003. Выпуск 1

Колесников О.

Впрочем, этими миниатюрами вклад великого писателя в становление русской фантастической прозы не ограничился. Поэтому придется классику отечественной словесности посвятить еще одну главу.

Эти странные, странные истории

Начнем с цитаты: "Может быть, только Тургенев так очаровал мир, как Верн…" [1]. Подобное сопоставление способно вызвать у образованного читателя если и не недоумение, то уж, по крайней мере, удивление. А особо консервативные и вовсе побагровеют от гнева (такую реакцию мне, кстати, не раз приходилось наблюдать).

Да и то правда: эти два имени, каждое из которых замечательно в отдельности, в контексте литературной истории несовместимы, полярно различны

и по методу изображения действительности, да и — чего греха таить! — по степени писательского дарования. Но ведь и Ян Неруда, автор приведенной выше цитаты, так же ясно представлял это различие, и, тем не менее, поставил в один ряд классика русского реализма и классика научной фантастики. На самом деле — обоснованно, ведь степень популярности этих двух писателей была равнозначной, в 60-80-е гг. ХIХ века Тургенев и Верн — одни из самых популярнейших авторов Европы. Раз уж мы заговорили о Жюле Верне. Сам Иван Сергеевич, между прочим, более чем высоко ценил творчество французского фантаста, о чем свидетельствуют и слова Л.Н.Толстого (не менее ценившего романы Ж.Верна), услышанные в 1891 г. известным физиком А.В.Цандером в Ясной Поляне: "…Послушали бы вы, с каким восторгом отзывается о нем (о Ж.Верне. — Е.Х.) Тургенев! Я прямо не помню, чтобы он кем-нибудь так восхищался, как Жюль Верном". В свою очередь и французский фантаст неизменно называл Тургенева в числе своих самых любимых авторов.

Что ж, уже по предыдущему этюду легко догадаться, что наш прославленный классик не только почитал сочинения фантаста Верна, но и в своем творчестве имел изрядное пристрастие к "фантазму", и даже оставил заметный след на скрижали российской фантастической прозы.

Удивительного в этом, разумеется, ничего нет, в истории мировой литературы достаточно примеров, когда писатели "реалистического цеха" проявляли себя незаурядными фантастами. Только в истории нашей словесности достаточно упомянуть такие имена, как Гоголь, Достоевский, Амфитеатров, Салтыков-Щедин, Булгаков, наконец. Удивительно другое: широкому кругу современных читателей Иван Сергеевич в большей степени известен как автор именно (а нередко приходится употреблять определение "только") реалистической прозы. Вероятно, причины недостаточного внимания к другой стороне писательского таланта кроются и в отрицательной критике фантастического в ХIХ веке (вспомните разносы "Неистового Виссариона" фантастической прозы В.Одоевского и Н.Гоголя), да и советская придворная критика и литературоведение не питали особых симпатий к фантастике как художественному методу. Впрочем, справедливости ради заметим, что классикам в данном случае повезло несравнимо больше, нежели их менее известным коллегам по перу.

Итак, как складывалась судьба фантастический историй автора «Отца и детей»?

* * *

Перечитывая (или открывая впервые) "таинственную прозу" И.С.Тургенева, перед нами открывается совершенно другой Тургенев — один из самых поэтичных и ярких фантастов дореволюционной России… Непривычно звучит? Увы, даже сегодня до конца не изжита закостенелая тенденция к отторжению русской дореволюционной фантастики из художественной родословной мировой фантастической и научно-фантастической прозы. Такое отношение порождено, по меткому замечанию Е.П.Брандиса, "школярским разграничением жанров". Видимо, не так легко оказалось преодолеть инертность устаревших, заведомо снобистских догм западных исследователей, упрекавших в…заимствовании и неоригинальности русских "фантастов" Гоголя, Одоевского, Тургенева и др. (особенно в этом преуспел Ч.Пэсседж, автор крайне претенциозной и легковесной книги "Русские гофманисты").

Впрочем, о заимствованиях и литературных ассоциациях мы еще поговорим.

Фантастику Тургенева литературоведы склонны называть "таинственной" прозой (под это же определение подпадают и многие произведениях русских романтиков, да и реалистов ХIХ века). Ближе всего эта литература — отталкиваясь от современных градаций жанров — к фэнтези, нежели к научной фантастике (далее —

НФ). Читатель НФ не найдет в "таинственной" прозе ни головокружительных приключений на иных планетах, ни урбанистических полотен воображаемого будущего, ни даже привычных уже в то время историй о безумных ученых. Но вдоволь магии, мистики, выходцев из потусторонних миров. Это литература о приключениях Тайны, о загадках человеческой психики, природы, бытия вообще.

И.С.Тургенев, как и большинство прогрессивных писателей второй половины XIX века, проявлял известный интерес к достижениям науки. Научная мысль современности находила свое отражение и в творчестве. В отличие от сказочных законов, авторы "таинственной" прозы пытались дать рациональное объяснение тайнам и загадкам в своих произведениях. Поэтому фантазии Тургенева, говоря простым языком, это уже не сказка, но еще и не научная фантастика. Наука в этой литературе неизменно смещается на второй план, выдвигая на первый человеческую психологию, его реакцию на Чудесное. Поскольку человек и есть главная загадка, достойная всестороннего исследования.

Фантастическая сторона тургеневского таланта открылась читателям в 60-е гг. XIX в., но первые — пока еще неуверенные — попытки освоить секреты нового для него жанра Иван Сергеевич предпринял в 1842 г. Время особенное — расцвет романтизма в русской литературе, еще не смолкли фанфары "фантастических романтиков" князя Владимира Одоевского, Антония Погорельского, Александра Вельтмана… Но влиться по-настоящему в течение романтиков Тургенев так и не смог. Первый же рассказ — "Похождения подпоручика Бубнова" — написанный под явным влиянием гоголевской гротесковой фантастики типа "Носа" и "Заколдованного места", писатель не решился опубликовать. Быть может, Иван Сергеевич чувствовал "несамостоятельность" своего сочинения? Так или иначе, рассказ этот (названный писателем "романом") увидел свет, правда, уже после смерти автора, в 1916 году, как архивная публикация.

В том же 1842 году он начал работу над драмой "Искушение святого Антония", в которой опять же отдал дань чертовщине. В драме, построенной на историко-мифологическом материале, вовсю действуют "адские" персонажи: Сатана, чертенята и "любовница черта" Аннуциата. Однако работу над этим сочинением писатель бросил, едва дописав до половины… Можно предположить, что эти два произведения были случайным явлением в творчестве Тургенева, их даже не указывают в одном ряду с другими "таинственными" повестями писателя.

Впрочем, этот момент в творческой биографии писателя всего лишь предыстория. Если же мы поставим своей задачей написать историографию тургеневской фантастики и выявить в ней наиболее значимые вехи, то начать нам придется с письма писателя редактору "Современника" М.Н.Каткову, датированному ноябрем 1855 г.: "Любезный Катков, «…» Вы желаете знать заглавие моего рассказа, предназначенного в Ваш журнал, — вот оно: "Призраки"…" [2].

Однако работа над повестью "Фауст" (в которой тоже, кстати, присутствуют фантастические элементы), романом "Рудин" и бурная полемика вокруг "Отцов и детей" задержали появление рассказа на целых десять лет. "Призраки" были напечатаны только в 1864 году, и не в "Современнике", а в журнале братьев Достоевских "Эпоха".

Фантазия о фантастических полетах романтического героя по странам и эпохам в компании с таинственным существом (не то призраком, не то упырем) по имени Элис, была встречена читателями и критикой настороженно. Не только форма произведения, но и пессимистическая философия "Призраков", восходящая к учениям Экклезиаста и Шопенгауэра, вызвали хотя и немногочисленные, но по большей части недоуменные и даже негодующие отзывы. Встречались и настоятельные рекомендации не печатать рассказ.

Опасения Тургенева подтвердились: обращение писателя к фантастической тематике публика расценила как начало творческого кризиса. "Нет никакого сомнения, — сочувственно писал Тургеневу П.В.Анненков, — что в теперешнее время никто не даст себе труда уразуметь этого автобиографического очерка" [3].