Фантастика 2003. Выпуск 1
Шрифт:
Я тщательно, как всегда перед едой, вымыл руки. В санузле у Гордея тоже было чисто, не то что у нас. А может, и в самом деле вернуться к холостяцкой жизни? Так надоела грязь. Три особи женского пола в доме держу, а толку никакого!
Но, вспомнив про дочерей, я успокоился. Никуда я от них не денусь. В хлеву буду жить, объедками питаться — только бы рядом с ними.
И что я в них нашел?
Гордей тем временем успел нарезать — интересно, чем? уж не пластмассовым ли ножом? — хлеб и теперь намазывал толстый ломоть опять-таки
— Бутерброд сам себе делай, по вкусу, — предложил он мне.
Его предложение мне понравилось.
Пока я возился с пластмассовым ножом и маслом, Гордей открыл консервным ножом две баночки черной икры, одну красную и грибы. Оливки он успел открыть, видимо, раньше. Сразу после этого он, с консервным ножом в руках, улетучился на кухню и вернулся, вытирая руки тонким льняным полотенцем, уже без ножа.
Толик уложил черный слой поверх желтовато-белого раньше, чем я, и теперь ждал, пока я сделаю то же самое. Едва я закончил, он поднял свой бутерброд, провозгласил "Ну, за освобождение!" и куснул, но, встретив мой недоуменный взгляд, чуть не подавился.
— Ах да, забыл. Мне это теперь совершенно не нужно, вот и забываю.
Он выудил откуда-то из-под стола, из-за системного блока компьютера, пластиковую бутылку с "фантой". Причем водрузил ее на стол с таким видом, словно это был коньяк "Арарат", не меньше.
Цвет фанты показался мне несколько странным: не желтый, а золотистый.
— Это "Хенесси", самый дорогой коньяк, который мне удалось найти, объяснил Гордей.
— Ты бы его еще в емкость из-под шампуня перелил, — посоветовал я. Тогда бы я тебе быстрее поверил.
Гордей усмехнулся.
— Все это условности. Все равно вряд ли ты отличишь "Хенесси" от "Десны". Истинных ценителей мало, но именно они задают тон и позволяют производителям вздувать цены.
Он налил коньяк — неужели в самом деле "Хенесси"? — в пластиковые стаканчики.
— Ну, за освобождение! — повторил он свой странный тост.
— Пролетариата от эксплуатации! — попытался я развить его лозунг.
— Всех от всего! — довел он мысль до логического абсурда.
Мы выпили, съели по бутерброду и налили по второй.
Я, конечно, не гурман и не ценитель, но это действительно был коньяк, и если бы не привкус пластика — коньяк неплохой.
— Слушай, а стеклянной посуды у тебя нет? Хотя бы гранчаков? спросил я.
— Нет. Опасная это вещь, стеклянная посуда. Я, после того как чуть было не перерезал себе вены крышкой от консервной банки, всю опасную посуду из дома убрал.
— Даже рюмки и фарфоровые чашки?
— Чрезвычайно опасные предметы!
— А канделябр? — обратил я внимание на большой бронзовый подсвечник, стоявший на подоконнике. — Если ты вдруг решишь со всего маху дать им себе по башке…
— Единственная вещь, которая мне осталась от деда, не хочу прятать. Он ведь у меня тоже инженером был, так что я — конструктор в третьем поколении.
Мы выпили
Толику больше нравилась черная.
— Я, кстати, должок тебе хотел отдать, — сказал Гордей и полез под стол. На этот раз он вытащил не бутылку, а большую черную сумку. Открыв молнию, он вынул две пачки денег в банковской упаковке, по 10000 баксов в каждой.
Насколько я успел заметить, в сумке было еще десятка два таких пачек.
— Вот, держи. Брал двадцать — и возвращаю двадцать.
Это, наверное, было смешно, но я юмора не понял.
— Я давал тебе двадцать гривень, а не двадцать тысяч баксов. Ты что, банк взял?
— Я взял в банке украденные у меня деньги. Ну, и часть того, что украли у тебя. Взял бы и все, но больше у них налички не было.
— Кем украденные? — не понял я.
— Дерьмократами, захватившими власть в стране и поделившими между собой наше с тобой имущество.
— Наше с тобой?
— Наши заводы, фабрики, поля, магазины, квартиры и все остальное. Я прикинул, сколько стоит неполученная мною новая квартира, невыплаченные мне гонорары за изобретения, невыделенные моей семье путевки в санатории, украденное у моей дочери бесплатное образование, медицинское обслуживание и прочие мелочи. Получилось около двухсот тысяч баксов. Ну, я пошел в коммерческий банк — именно там концентрируются украденные у нас средства и получил свои деньги. Две трети уже отдал жене, на остальные собираюсь жить сам. У меня много дел, деньги пригодятся. Так же как и тебе, впрочем.
— Мне-то зачем?
— А я расскажу тебе сейчас пару интересных вещей, и ты сразу поймешь, зачем. Только давай еще выпьем. Боюсь, без хорошей дозы алкоголя шок будет слишком сильным. Ты можешь не справиться с ним и начнешь искать консервную банку, чтобы вскрыть себе вены. А я с детства крови не люблю.
Я сделал себе комбинированный бутерброд: с одного края икра черная, о другого красная. Мы выпили, и я попробовал определить, какая икра вкуснее. Получалось, что все-таки черная.
Может быть, я и не смогу отличить "Десну" от "Хенесси", но вот черную икру от красной отличаю вполне. И не только по цвету.
Удовлетворившись этим довольно-таки тонким наблюдением, я переключился на грибы.
Кстати, Гордей что, серьезно решил подарить мне двадцать косых? Или это все-таки шутка? И как это он, интересно, взял банк?
Я вспомнил санитаров и ментов, водивших хоровод вокруг несуществующей елочки, и понял: теперь для Гордея ничего невозможного нет.
— А все потому, что я понял одну простую истину. Точнее, не саму истину, а лишь намек на нее. Только ее отблеск, понимаешь?
Мне казалось, что в принципе я сейчас могу понять все, даже то, чем ковариантные тензоры отличаются от контравариантных. Но вот как можно понять намек на истину, отблеск истины…