"Фантастика 2023-100". Компиляция. Книги 1-23

Костин Михаил

Процедуры приглашенных эскулапов помогли. После месячного приема микстур, порошков и иглоукалывания наступило облегчение. Батый почувствовал себя совсем выздоровевшим. Он даже смог выехать на несколько дней в любимую им степь.

Великий хан ехал по бескрайнему полю на своем любимом скакуне, пустив его шагов. Охране он велел следовать за ним на почтительном расстоянии, чтобы они не мешали наслаждаться вольным простором.

Батый вздыхал полной грудью наполненный ароматами трав и цветов воздух и не мог надышаться им. Легко дышалось

в степи. Он родился здесь в шатре наложницы. Его мать так и осталась рабыней, хотя отец хан Джучи и признал своего сына одним из своих наследников. Теперь он сам правил Ордой и решал не только ее судьбу, но и судьбы других народов. По его приказу рушились империи, пылали города, исчезали с лица земли тысячи непокорных людей.

Чем дальше хан удалялся в степь, тем прекраснее она становилась. Его конь утопал в колышущихся волнах буйной растительности. Все пространство, насколько хватало взгляда, представляло собой зелено-золотистое море, на котором брызгами были разбросаны тысячи разноцветных цветов. Воздух наполнялся разноголосицей птичьих трелей и щебета. В небе, расправив крылья и устремив глаза в траву, парили ястребы. Изредка какая-нибудь птица складывала крылья, камнем падала вниз. На миг она скрывалась в траве, после чего взмывала в небо, унося в когтях добычу.

Трое суток Батый провел в степи, чувствуя себя счастливым, как в детстве. Он уже было уверовал в выздоровление. Великий хан вернулся в столицу, занявшись делами. Но вскоре наступило резкое ухудшение. Батый слег в постель и не мог даже подняться. Тугай велел разыскать лекарей. Верные джахангиры привели Маруфа ибн Шарихилзаду. Однако сколько они не искали другого лекаря, так и не смогли его разыскать. От куда взялся Абу аль Багини и куда он подевался, никто не знал.

Осмотрев больного, старый лекарь лишь развел руками. Он ничего не мог сделать. Он ожидал лютой смерти, но его отпустили восвояси.

Великий хан угасал не по дням, а по часам.

"…. Вот началось снова"– подумал Батый, лежа на спине в своей кровати, тупо глядя в потолок. Все суставы ломило так, что казалось все внутренности, скручиваются в клубок.

Вечернее солнце только, что скрылось за горизонтом. Небо потемнело. Наступила ночь. По стенам расползались размытые тени. Хану казалось, что это демоны, посланцы потустороннего мира, притаились в углах, протягивая свои мерзкие лапы и ожидая только того, чтобы утащить его душу в преисподнюю.

Перед глазами Батыя проносились вереницы красочных картинок его жизни. Были среди них лица его многочисленных жен и наложниц, друзей и недругов, выигранные битвы, горящие города и шумные пиры.

Теперь он сам стал пленником. Его разум был закован в тело, пораженное болезнью. Его терзала лишь одна неумолимая в своей жестокости мысль. Он приговорен к смерти. Чтобы он не делал, о чем бы ни думал, осознание приближающегося конца, не оставляло его. Она, словно гнетущий призрак, ходила следом, касаясь холодной рукой тела.

Неожиданно к Батыю пришло осознание того, что он не все сделал в своей жизни.

Конечно, он расширил границы империи, созданной его великим дедом более

чем втрое. Она простиралась от Черного моря до Тихого океана. Ему покорились Китай, Корея, Бирма, Северная Индия, Хорезм, Персия, Багдадский халифат, Сирия, народы Кавказа. Его непобедимые войска прошли по восточной Европе.

" Зачем нужна была эта жестокость…"– из каких-то потаенных уголков его души, почувствовав слабину, выползла совесть.

"… где найти котел кипящего масла, чтобы залить ею картины горя, отчаяния и безутешных слез, которыми сопровождался каждый шаг твоего войска. Что может оправдать зверства твоих воинов, которые уничтожали все, что им попадалось на пути. Каждая женщина или ребенок, становились их беспомощными жертвами. Всякое сопротивление каралось ими смертью. Всякая покорность, превращалась в тяжелое, постыдное рабство…"

– Это было необходимо, ради грядущих поколений и великой Монголии, – прошептал Батый, стараясь оправдаться перед своей совестью.

"… Жестокость влечет за собой ненависть…"– не унималась совесть, – " империи, созданные на страхе и наконечниках копий, рушатся как соломенные дома в ураган. Что стоит твое великое государство, если внутри него нет единства. Вспомни о своих наследниках от двадцати шести жен и множества наложниц. Все они стремятся к власти. А сколько претендентов жаждут занять твое место. После твоей смерти империи суждено утонуть в крови…"

– Старейшины не допустят этого. Будет избран новый каган, – возразил Батый, – он не даст развалиться государству. Монголы пойдут дальше и завоюют весь мир.

"… Ты сам-то веришь в это?" – вновь подала голос совесть, – " вспомни ряды смелых удальцов, что встали на пути твоих воинов и не дрогнули при их страшном боевом кличе. Вспомни о северных батырах, что разгромили и отбросили твоих степных хищников, занятых только страстью грабежа и насилия!"

Батый закрыл глаза. Ему не чем было ответить. Трижды он пытался покорить гордый северный народ, называвший себя руссами. И трижды терпел поражение. Он даже стал уважать эту страну, где даже женщины брались за оружие и сражались рядом со своими мужчинами. Другие, с голыми руками бросались на, до зубов вооруженных воинов, вгрызаясь зубами в их горло, защищая своих детей. Прав был Тугай. Нужно было заключить с ними мир. Вместе они могли бы завоевать весь мир.

Теперь ему приходилось расплачиваться за свою жестокость.

Батый уже чувствовал, как обжигающая боль, медленно распространяется от кончиков пальцев, медленно поднимаясь к вверх, стремясь к сердцу. С каждым мгновением она становилась все сильнее, заставляя его тело биться в нестерпимых судорогах. Его тело превратилось в пылающий костер, сжигающий изнутри.

Внезапно жар стих. Пришло облегчение. Но тут Великий хан почувствовал, как его тело стало неметь. Вначале отказали повиноваться конечности. Затем тело затвердело, становясь холодным будто камень. К своему ужасу Батый осознал, что сейчас остался функционировать лишь его мозг. Он не мог ни двигаться, ни дышать, но чувствовал, как сжимает его в своих ледяных объятиях, безликая старуха.