"Фантастика 2023-146". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
Когда же Григорий уже повернулся, бросил ему напоминающе:
– Попадется офицер – живым брать гада!
Живым так живым. Еще интереснее. С живым столько сделать можно! Это вам не труп, который хоть на части разрежь, а настоящего удовольствия не получишь.
Лишь бы попался, а там…
Обход позиций длился недолго. По малолюдству отряд размещался довольно компактно. Но основные подходы простреливались перекрестным огнем, народ в наскоро вырытых окопчиках подобрался тертый, и у Орловского было достаточно оснований считать, что противник обломает
– Георгий Юрьевич, чайку неугодно? – гостеприимно окликнул командира Дзелковский.
Пулемет поручика защищал подходы со стороны села. Сам «максим» был прикрыт большим кустом, рядом с ним лежал дежурный наблюдатель, а остальной расчет удобно расположился в глубокой, невесть кем и для каких целей вырытой яме.
По случаю хорошей погоды яма была суха, размеры ее вполне достаточны для размещения десятка человек, а уж офицер с тремя солдатами вообще чувствовали себя в ней словно в гостиной зале средней руки особняка.
В центре ямы уютно, по-домашнему, пыхтел пузатый самовар. И эта непредусмотренная никакими уставами вещь немедленно привлекла внимание подполковника.
– Мародерствуете, Дмитрий Андреевич?
Никакого осуждения в голосе Орловского не было. На войне как на войне. Живи в Рябцеве мирные поселяне, дело другое. Защищать и одновременно грабить – не солдатское дело. Вспоминая же ночь…
– Помаленьку, Георгий Юрьевич, – хмыкнул в прокуренные усы Дзелковский. – Исключительно в пределах скромных нужд. Самовар, заварка, сахар. И потом, сколько помнится, жители сами звали нас на обед, только вот разбежались куда-то. Довольно невежливо с их стороны. Вы не находите?
– Да, хамство, – серьезно согласился Орловский.
К смоленскому помещику он испытывал определенную симпатию, даже втайне восторгался им. Суметь сохранить небольшой нетронутый разложением уголок в развалившемся мире, это, знаете ли, надо уметь!
Жаль лишь, что по уходу хозяина заповедный оазис наверняка разделит всеобщую участь. Вопрос вопросов – а если бы Дзелковский не ушел?
Про себя Орловский до сих пор не мог решить: будь рядом с ним семья, свой дом, да еще с землей (которую Георгий никогда не имел), покинул бы он все это ради призрачной надежды или бы предпочел спасти хотя бы своих?
При воспоминании о семье в который раз защемило сердце.
Как они там? Ждут или отчаялись? А может, их уже нет? Самое страшное – не отправиться к ним, не спасти. Нет у него такого права, пусть даже не властвуют прежние законы, неписаные обычаи, присяги. Погон с него еще никто не снимал.
У других тоже семьи. Родители, жены, дети. Но не ропщут, наоборот, уверены, что лишь этим путем, путем отречения от ближних, можно что-то спасти в этом мире.
Кружка, обычная, не какой-нибудь там фарфор, была горяча, чай обжигал, однако заварен он был искусно, колотый же сахар лежал горкой на расстеленном брезенте, и можно было не экономить, не стараться растянуть одинокий кусок на два-три стакана.
– К сожалению, ничего покрепче предложить не могу. Не употребляю перед делом, – развел
– Да, хороши бы мы были, прими предложение гостеприимных поселян, – понял его по-своему подполковник. – Подпоили бы, да и разорвали ночью тепленькими.
Солдаты деликатно перебрались на другую сторону, дабы не стеснять начальство в беседе.
– Скажите, Георгий Юрьевич, когда вы их заподозрили? – спросил Дзелковский, отставляя недопитую кружку и прикуривая папиросу.
Орловский немного помолчал в ответ, отпил крепкий чай и лишь тогда признался:
– Вы переоцениваете мою проницательность, Дмитрий Андреевич. Я ничего не подозревал до самого последнего момента. Просто постой – это самогон, неизбежные посиделки, люди бы напились, и в случае нападения извне собрать их было бы трудновато. Кстати, местным я запретил появляться ночью в расположении тоже по этой причине. Нас слишком мало, чтобы позволить себе такую роскошь, как непринужденное общение с выпивкой, а возможно, и с женщинами.
Подполковник внимательнее пригляделся к своему собеседнику и спросил вдогон:
– А вы? Неужели что-то сумели понять?
Дзелковский выдохнул дым через рыжеватые усы и загасил выкуренную до конца папиросу.
– Понять – это громко сказано, Георгий Юрьевич. Если бы я действительно понял, то обязательно поделился бы с вами. Просто меня насторожила одна вещь.
Он замолк и потянулся за очередной папиросой.
– Какая?
– Церковь, – односложно ответил поручик.
– Церковь? – несколько удивился Орловский.
– Она самая. – Дзелковский даже несколько высунулся из ямы, чтобы взглянуть на покосившуюся колокольню. – Видите ли, местные сказали, будто ее порушила приезжая банда.
– И что?
– По-вашему, банда могла порушить храм и не тронуть дома в округе? Этакие идейные богоборцы и бессребреники? Вот уж ни за что не поверю! Вы видели обстановку в доме у старосты? И чтобы бандиты не позарились на добро? Тут концы с концами явно не вяжутся, Георгий Юрьевич. Отсюда поневоле напрашивался вывод, что церковь – дело рук местных. А вот чем она им не угодила, я, признаться, понять не сумел. Думал, что крестьяне таким образом выяснили какие-нибудь давние споры со здешним попом. Но сам факт поневоле насторожил, заставил относиться к поселянам с долей подозрения. Еще чайку?
– Не откажусь. Так вы теперь думаете, что, став оборотнями, поселяне стали опасаться креста и молитвы?
Георгию невольно вспомнились рассказы тех, кто присутствовал при разоблачении оборотней в одной из деревень на пути к Смоленску. Свидетели в один голос утверждали, что отец Иоанн пробовал воздействовать на разоблаченных крестом, однако этот естественный путь оказался бесполезным.
– Не знаю, Георгий Юрьевич. Может, опасались, может, храм мешал их превращению, все-таки намоленное место, а по религии поселяне превратились в нечисть. Может быть, и гораздо проще. У кого-то не угасла совесть, вот они и решили уничтожить ее вещественный символ. Или, скажем, батюшка пытался самоотверженно бороться с эпидемией и поплатился за это. Кто теперь скажет? Главное, пуля их берет, а остальное… Если в сердце человека угасла вера, то как на него может подействовать молитва?