"Фантастика 2024-13". Компиляция. Книги 1-19

Матвиенко Анатолий Евгеньевич

Или песня Газманова, хит на все времена, первый куплет:

Господа офицеры, по натянутым нервам, Я аккордами веры эту песню пою. Тем, кто бросив карьеру, живота не жалея, Свою грудь подставляет за Россию свою. Тем, кто выжил в Афгане, свою честь не изгадив, Кто карьеры не делал от солдатских кровей. Я пою офицерам, матерей пожалевших, Возвратив

им обратно живых сыновей.

Если нашёлся бы самоубийца, рискнувший спеть это со сцены в 1982 году, пятое управление КГБ захлебнулось бы пеной: антисоветчина в каждой строчке!

«Господа офицеры» — явная отсылка к царскому белому офицерству, у нас принято — «товарищи офицеры».

«Я аккордами веры…» — ни в какие ворота, «вера» отдаёт поповщиной.

«Бросив карьеру» — как вообще может советский офицер служить, бросив карьеру?

«За Россию свою» — вообще ужас, махровый шовинизм. Почему за Россию, а не за весь интернациональный Советский Союз?

«Тем, кто выжил в Афгане, свою честь не изгадив» — как можно замарать честь, доблестно исполняя интернациональный долг?!

Последняя фраза вообще переворачивает с ног на голову само понятие воинского долга. Оказывается, главное — не боевой приказ выполнить, а сохранить личный состав, вернув матерям сыновей… Крамола! Приказ исполняется любой ценой, не жалея самой жизни для защиты Родины.

Прозвучи эта песня где-нибудь на «Голубом огоньке» 1982 года, КГБ закрыло бы и исполнителя, и автора, и телередактора, выпустившего антисоветчину в эфир, потом выбросило ключи от камеры. Может, я излишне страхуюсь, думал Егор, но лучше не рисковать. Любая песня из двухтысячных, подходящая по стилистике, должна быть проверена на соответствие руководящим указаниям Пленума ЦК КПСС по вопросам культуры и искусства. И, вероятнее всего, подвергнуться кардинальному изменению текста.

Егор прошёл мимо вахтёрши. Ему оставалось только, скинув зимнее, подняться в 404 комнату, попросить гитару и спеть — от души, не оглядываясь на разрешённый репертуар: It's Raining Men! Hallelujah! Парень есть только у Насти, трём остальным очень впору пришёлся бы дождь из одиноких мужчин. Девочкам бы наврал, что песня взята из репертуара Дина Рида или Демиса Руссоса, а потом показал бы, как станцевать под музыку дождя в духе Джерри Холливелл, лучшей исполнительницы этой заводной песни.

Танца не получилось.

Настя выпихнула кавалера в коридор и повисла на его шее.

— К нам нельзя! — шепнула на ухо. — Девочки час стояли на морозе, спрашивали лишний билетик на Театр Сатиры. Вернулись промёрзшие и ни с чем. Простудились сильно, кашляют. Не у каждой есть мужчина, достающий билеты.

— Я их видел, когда шёл в сторону почтамта. Бедняжки!

— Как твоё спецзадание?

— Лучше всех. Если я раскрою стр-р-рашное преступление, меня, быть может, наградят, — он всхлипнул. — Посмертно.

— Как всегда — шутишь. Какое преступление?

— Взрыв гастронома на улице Калиновского. И это уже не шутки.

Она отстранилась и внимательно всмотрелась — правду ли говорит или насмехается.

— Расскажешь?

— Непременно. Когда всё закончится. Я сам ещё не разобрался.

Они устроились на подоконнике в торце общего коридора и ворковали с полчаса. Слова, сказанные Сазонову, что

в общежитии хватает укромных уголков для уединения, в этот вечер не соответствовали действительности.

* * *

Тренировка в воскресенье по утрам была нерегулярной и необязательной, по желанию. Егор решил её посещать. Не имея друзей и каких-то постоянных дел в общежитии, здесь он довольно быстро начал чувствовать себя нормально. Пройдёт месяц-два, и обладатель чёрного пояса Евстигнеев обретёт прежнюю форму, выходящие против него вряд ли заметят подмену.

Решив, что ученик обрёл контроль над ударами и пристойно строит защиту, тренер позволил якусоку кумитэ (учебный спарринг) с другим соперником.

Памятуя, как сделал синими фаберже учителя, Егор чересчур осторожничал и пару раз крепко огрёб — сначала пропустил маваси гэри в голову, когда стопа соперника пробила блок и звонко шлёпнула по уху, укрытому шлемом. Затем ура маваси гэри, получив пяткой в почку, и это было уже довольно неприятно.

— Ямэ! — выкрикнул сэнсей, разводя соперников. — Егор, не бьёшь ты — бьют тебя. Не тушуйся. Глеб умеет и защищаться, и нападать, и держать удар. Хадзимэ!

В последние две минуты было очевидно, что соперник предпочитает акробатику, трудную для применения на улице, с высокими ударами ногами, в том числе в прыжке. Егор решил попробовать тактику, простую до одури, как Лёха, крушащий ломом замок. Маэ гэри — прямой в живот! И не убрал ногу «по классике» после встречи стопы с блоком, а продолжил движение, сократив дистанцию. Микроскопических долей секунды, необходимых обороняющемуся, чтоб поднять руки из нижнего блока в верхний, хватило для удара в голову. Контрольный Егор провёл локтем и остановился — Глеб удержался на ногах, но явно был потрясён.

— Ямэ! Оба хорошо отработали. Восстанавливайте дыхание — и на растяжку. Глеб! Будь готов к нестандартным ходам соперника.

Вот таким, ещё возбуждённым после поединка, Егор отмахал от «Динамо» по Комсомольской до клуба имени Дзержинского. По пути мазнул взглядом по Центральному книжному магазину.

Настя рассказывала, что на витринах, обращённых к Комсомольской и зданию КГБ, лежат собрания сочинений белорусских классиков. Тех самых, забронзовевших. Книжки жёлтые и пыльные, пыль иногда смахивают, желтизна остаётся. Когда приходят в совсем неприглядный вид, списываются и отправляются в сельские библиотеки. На их место приходят новые экземпляры, Дому печати доводятся планы штамповать их тиражами по много сотен тысяч экземпляров. С другой стороны проспекта, ближе к почтамту, находится маленький магазин подписных изданий. Когда продают подписки, очередь выстраивается во многие сотни человек. Книжек приходится ждать несколько лет, но не страшно — советские люди привыкли и терпят.

— Неужели нет популярных современных белорусских авторов? — изумился тогда Егор.

— Почему же? Быков и Короткевич на беларускай мове. Детективы Чергинца по-русски. Фантастика Чадовича и Брайдера. Их достать не менее сложно, чем подписку на «Библиотеку современной американской фантастики».

В 2022 году любое издательство ухватилось бы за подобный спрос, напечатали бы мигом и распространили от Калининграда до Владика. Однако в двухтысячных золотой век литературы прошёл. Её не убила, но потеснила электронка в любом виде.